"ПОДВИГ РАЗВЕДЧИКА"
ИЛИ О ТОМ, КАК ИУДА ИСКАРИОТ "ПРЕДАВАЛ" СВОЕГО УЧИТЕЛЯ

Тогда Фома, иначе называемый Близнец, сказал ученикам: пойдем и мы умрем с Ним. (Ин. 11, 16)

В "Известиях" от 05. 05. 2008 опубликована статья обозревателя газеты Дмитрия Воскобойникова "Неопороченный Иуда". Автор, рассуждая по поводу вышедшего в 2006 году "Евангелия от Иуды", задается вопросом "Был ли Иуда героем?" и в конце статьи утверждает: "Он умирал героем".
Суть размышлений господина Воскобойникова сводится к следующему: "Ему надо вести себя так, как если бы Бога не было", но раз Бог был, то Иуда "не находит в себе сил воспротивиться "несправедливому требованию Бога" и формально совершает тяжкий грех: предает Христа". Фраза более радикальна, чем утверждение американского юриста и сиониста Алана Дершовица, что "Настоящий герой – истинно хороший человек - это тот верующий, который рискует навеки остаться в аду, отказываясь выполнить несправедливое требование Бога".
"Несправедливое требование Бога" оставим в покое, ибо на то Он и Бог, что не может позволить себе роскошь несправедливости. Но когда речь идет о коллективной вине народа, якобы отмеченного печатью предательства Иуды, становится ясным ход рассуждения Алана Дершовица, опирающегося на собственный же тезис о способности Бога ошибаться. Другое дело, был ли замешан в ту историю Бог?!
Со времен реального или мнимого пришествия Христа существовали, существуют и не перестают возникать различные трактовки и версии предательства Иуды. Еще в прошлом веке мне пришлось столкнуться с одной любопытной и очень радикальной версией предательства Иуды, выдвинутой известным художником, поэтом и писателем Вячеславом Ахуновым в неопубликованной рукописи романа "Пум", создававшегося в 80-х годах. К 1992 году текст имел вполне законченный вид, но вновь и вновь подвергался различным переделкам, как выразился автор по этому поводу: "Сама бесконечность процесса написания текста, его исправление, монтаж приносит удовольствие на фоне полного исчерпания формальностей, а значит литературы и искусства, которые теперь существует в виде исторического прошлого. Волнует сам процесс, а не результат, который давно определен – в наше время любая попытка создания не только литературного произведения оборачивается созданием подобия, имитационного продукта не первой и не второй свежести, чем в наше время и является вся, без исключения, мировая художественная продукция, создаваемая современниками. В общем, всеми теми, кто делает вид, что питает иллюзию по поводу существования искусства, но на самом деле, занимающихся производством дешевого качества культпродуктов, предназначенных для массового потребления".
В. Ахунов с крайним радикализмом подвергнул сомнению, принятую в качестве непреложной истины идею о том, что Иуда был, есть и остается олицетворением предательства и предателя. Я вновь перечитал роман "Пум" и воспринял предложенную версию не предательства Иуды чрезвычайно остро. Один из фрагментов романа был опубликован в 2000 г. в книге "Поэзия и Фергана".
По жанру, это роман–детектив. Речь в нем идет о том, как Иисус Христос, вернувшийся в сегодняшнюю действительность, позиционирует себя не только как учитель. Ему приходиться заниматься всем – быть скульптором, бизнесменом, телевизионным комментатором, капитаном яхты, антикваром, юристом, любовником и прожигателем жизни. Он в миру под именем Пум, - производное от финикийского Пумиафон, имени, которое греки переиначили в Пигмалион. Но господин Пум исчезает при загадочных обстоятельствах. Его поисками занимается детектив. В процессе расследования выясняется, что Он, Бог, любитель лепить из глины, еще взвалил на себя роль режиссера, решившегося поставить на сцене провинциального любительского театра новую версию рок-оперы "Иисус Христос – Суперстар", имея либретто под названием "Евангелие от Иисуса или Подражание Новому Завету". Во время читки либретто слушатели сталкиваются с "настоящей"! историей предательства, обозначенной буквально несколькими короткими отрывками.

"Сон моментально покидал его. День сменялся выматывающей бессонницей, и дикая, невыносимая боль немедленно сдавливала голову. Он, рассуждая, тихонько бродит по комнате, отмеряя шагами предел своего терпенья, зная о том, что должно, в конце концов, произойти в одну из ночей. Цена сделки была настолько велика, что иногда, снедаемый тщеславием, он неожиданно замирал, представляя как через тленность времени пронесется молва о его деянии, как о нем будут вспоминать с особой благодарностью, считая не предателем, а как о пытавшемся предотвратить большее бедствие, нежели потоп или землетрясение. "Я обещал ему… Мы договорились… Но мне страшно!"".
"Они догадываются о заключенном с одним из них негласном договоре, страстно желают узнать всю правду, но они не предназначены, заранее знать. И этот имеет полное право не преступать через свою волю, размышлял Равви, но в таком случае он нарушит узы нашего тайного соглашения".
"Да, тогда я не ведал, что тот, намеченный и подговоренный мной, этот чистюля казначей, но не вор, как утверждают не ведающие, выйдет из повиновения, чтобы так неожиданно изменить тщательно спланированные действия..."
Бессильный, покрывшись липким потом, прислонясь спиной к дверному косяку, Равви размышлял:
"Безумие?! – мелькнула мысль. – А вдруг, на самом деле, я не Его Сын? В таком случае чей? Кто мой отец? Этот дряхлый, наполненный ревностью импотент, плотник-старик? А царь ли я? Да, трудно понять только самого себя!"
"В ту беспокойную ночь, в старом, вырождавшемся саду, угасавшем на каменистом, выщербленном ветрами плоскостопье горы, он, указывая охране, крепко обнимет, прижмет к своему жаркому телу, а потом одарит долгим поцелуем не его - человеческое воплощение света, а двойника, жалкую копию, Фому-Близнеца! Правда, малым утешением будет достойно принятая Фомой мученическая смерть через распятие, но с другой стороны, как говорят, и волки остались сыты и овцы целы. Да, тогда, во время казни, он будет так остро переживать физическую боль своего двойника, что тело покроется стигмами в тех же, порушенных пытками местах, что и у распятого".
Собственно, текст В. Ахунова, по его мнению, это выражение неогностицизма, читай "средствами, допускающими смешение понятий, образов и представлении, восходящих к самым разным истокам: христианству и иудаизму, платонизму и первобытной культуры, пифагорейству и зороастризму и т. д. Всему этому, взятому из первоисточников или из чужих рук, переиначенному, придавался особый настрой, особый смысл" (см. сборник "Апокрифы древних христиан". М.: Мысль, 1989. с. 168.). Автор романа считает, что состояние культуры, сложившееся в эпоху поздней античности, широких культурных контактов и тесных международных связей, без сомнения переходной, поразительно схоже с сегодняшним состоянием, называемым постмодернизмом. И монтаж, так называемые вставки, как технический и художественный прием не изобретение постмодернизма, потому что он появился в литературе того самого античного времени, позднее использовался в иконописи.
В. Ахунов прекрасно знаком с апокрифическими памятниками раннехристианской литературы, в частности, такими, как "Деяние Фомы", "Евангелие детства" (сказания о детстве Иисуса, сходные со сказаниями о детстве Кришны), "Евангелие Фомы", "Книга Фомы Атлета". В названных текстах Фома предстает двойником Иисуса Христа, которому последний поверял самые тайные откровения.
"Вспомним, - говорит В. Ахунов, - 14 Главу из "Евангелия Фомы", в которой Иисус взял Фому, отвел в сторону от остальных учеников, чтобы сказать ему три слова. Когда же к Фоме обратились другие ученики и спросили его: Что сказал тебе Иисус? Фома ответил им: Если я скажу вам одно из слов, которые он сказал мне, вы возьмете камни, бросите в меня, огонь выйдет из камней и сожжет вас".
В "Книге Фомы" Иисус, обращаясь к Фоме, называет его "близнецом и другом истинным" и на этом основании требует он него испытать и познать себя. Спаситель говорит ему, утверждая: "И я знаю, если даже сам ты не знаешь, что уже познал ты, ибо, идя вместе со мной, уже познал ты меня. Уже познал ты, и назовут тебя познавшим себя самого…"
Из апокрифических текстов мы знаем о том, что народ, путая его с учителем, обращался к Фоме с восклицанием "Равви!", на что последний отвечал, указывая на Иисуса: "Не я, а он!".
Одна из глав "Евангелия Фомы" чрезвычайно загадочна, но может прояснить многое.
Например, гл.35, где Иисус говорит: Там, где три бога, там боги. Там, где два или один, я с ним.
Если рассматривать, предложенную В. Ахуновым версию не предательства Иуды, то сразу некоторые места из Священных писаний предстают иначе.
Итак.
1. Учитывая то, что мысль поцелуем указать на Фому-близнеца пришла не в последний момент, то понятен эпизод, произошедшего накануне финансового диспута Иуды с Равви в Евангелии от Иоанна. (В Евангелии от Матфея негодуют ученики, предлагая продать миру и деньги раздать нищим. В Евангелии от Марка уже негодуют некоторые. В Евангелии от Луки этот эпизод вообще упущен).
2. Слухи о предстоящем нечто, как из ряда вон выходящем, приводят в волнение учеников, тем более, что речь идет о предательстве, которое фактически не является предательством, но нечто большим в положительном смысле слова и дела. Глазами советского человека - это подвиг разведчика, натянувшего на себя, ради святого дела личину врага. Для людей, униженных гитлеровской оккупацией, этот разведчик являлся предателем, изгоем, за что подвергается всеобщему народному презрению. Отсюда понятен суицид Иуды, дабы не поддаться искушению, соблазну ненароком рассказать народу правду о спасении учителя и тем самым, вновь подвергнуть его опасности. Ведь в результате невыносимости пыток Фома-близнец мог бы отречься от взваленной на себя миссии и "божественного" происхождения. В этом случае он, Иуда, оставался единственным тем, кто под пытками мог бы сознаться в подлоге.
3. "Радуйся Равви!" (Матфей, гл. 26, ст. 49) скажет Иуда Фоме, перед тем как поцеловать его. А в ответ слышит от Иисуса: "Друг, для чего ты пришел?" (Матфей, гл. 26, ст. 50). Недоумение в голосе Иисуса. Иуда вообще не должен был появляться в саду. Его задачей является только сообщение места и времени появления Равви. Но Иуда пришел. Цель его – поцелуем указать, кто из двойников является "настоящим" Учителем. Дальше следует сцена с ударом раба первосвященникова с отсечение ему уха.
4. Поцелуй Иуды - это не прощание ученика с учителем. Это часть, заранее подготовленного учениками заговора по освобождению своего учителя, где каждый играет свою роль: Симон же Петр, вынимает меч и отрубает ухо раба первосвященника, создавая беспорядок и этим отвлекая внимание, Фома тем временем разыгрывает роль учителя. Иуда взывает к стражникам: "Возьмите Его и ведите осторожно", еще раз подчеркивая то, что схватили именно Равви (Иисуса), а не Фому-близнеца.
В Евангелии от Иоанна Иисус сам себя обозначает стражникам: "Кого ищете?", - спрашивает. "Иисуса Назорея", - отвечают. "Это я!", - восклицает он. И вновь кричит, спрашивает: "Кого ищете?". "Иисуса Назорея", - вновь отвечают. "Я сказал вам, что это Я; итак, если меня ищете, оставьте их, пусть идут – да сбудется слово, реченное Им: "из тех, которых Ты мне дал, Я не погубил никого" (Ин.18.4-10). Но речи о поцелуе Иуды нет вообще. За этим немедленно следует аналогичная сцена, как и в Евангелии от Матфея, связанная с отсеканием уха.
В Евангелии от Луки, подходящий для целования Иуда сказал народу: "Кого я поцелую, Тот и есть" (Лк.22.47), на что Иисус сказал ему: "Иуда! Целованием ли предаешь Сына Человеческого?" (Лк.22.48) И незамедлительно следует удар мечом, с последующим отсеканием уха, что вызывает суматоху.
В Евангелии от Марка. "Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, тот и есть; возьмите Его и ведите осторожно. И, придя, тотчас подошел к Нему и говорит: Равви! Равви! И поцеловал Его" (Мк.14. 44, 45). Дальше следует та же самая заварушка с отсеканием уха раба первосвященникова

Словом, не так все происходит, как было задумано Иисусом. Ученики идут на самопожертвование во имя спасения человека, учителя, Бога. Как солдаты, ценой своей жизни, спасающего военачальника при угрозе его жизни! Иуда расторгает прежнюю договоренность и поступает так, как должен поступить ученик, спасающий своего любимого, уважаемого народом Израиля учителя.
Таким образом, мы имеем два соглашения или два заговора. Один Иисуса и Иуды. Другой можно назвать контрзаговором учеников Иисуса, а именно Иуды и Фомы-близнеца по спасению учителя, в который вовлекли Симона (он же Петр), который должен был создать суматоху членовредительством.
Так кого же, на самом деле, предал Иуда Искариот?
По мнению В. Ахунова, Иуда спас Учителя, имитируя предательство. Распят один из спасителей Учителя, его двойник, близнец Фома.
В разговоре со мной он сказал следующее:
"Предположение и даже утверждение о подмене Иисуса не из новых и восходит к работам первых мусульманских богословов, которые, в свою очередь, опирались на апокрифическую литературу. Низкий поклон историку М.К. Трофимовой, еще в советское время, написавшей прекрасный текст "Гностицизм и христианство". О том гностицизме, столь похожем на нашу ситуацию, в которой, как и в поздней античности не остается места ни свободе, ни творчеству, ни дару, ни промыслу, ни новым формальностям, ни переживаниям (рефлексии), ни свободному выбору – все определено, все продумано, все заранее известно. Сходят на нет различия и иерархии. Вопрос о человеческой индивидуальности снимается, если не снят с повестки дня на неопределенное время. Гностицизм был ориентирован на утрату личного начала. Собственно, как и происходит после сошедшего на нет модернизма в дискурсе постмодернизма. Но в те времена возникает новое мировоззренчество – христианство, и начинает проясняться иная картина, в которой на связь с Богом ориентирует христианское вероучение. А это уже признание личного начала, формирование представлений о свободе выбора, которой наделен человек. Божий промысел это одно, а свобода выбора остается за человеком. Сионист Алан Дершовиц, наделяя Бога способностью ошибаться (а это значит полная деконструкция Бога и божественного), замещает, может быть не преднамеренно, божий промысел способностью ошибаться. А раз раннее христианство предполагало свободу выбора, значит, оно имело право "напороться, и напоролось на то, за что боролось" в лице Иуды Искариота, совершившего нравственный выбор в пользу освобождения своего Учителя путем имитации предательства".

Версия Вечеслава Ахунова, сказанное им о нравственном выборе, на мой взгляд, является наиболее правдоподобным, то есть ближе к тем событиям, произошедшим 2 тысячу лет назад.
Не мудрствуя, следует отметить: Иуда Искариот совершил поступок достойный свободного человека. Он дает также основание утверждать, что Христос не был Богом, в противном случае Иуда был бы лишен возможности делать свободный нравственный выбор как свободный человек.

P.S. На мой вопрос, будет ли роман и в дальнейшем подвергаться переделкам, В. Ахунов процитировал В. И. Ленина "Из всех искусств, для нас самым важнейшим является кино", пояснив, что уже осенью прошлого 2007 года прошли предварительные переговоры в Нью-Йорке об экранизации романа.

Мусаев Бахадыр, социолог (Ташкент)

Ташкент, 23.05. 2008