Сказка о сладком мальчике

В средние века стать народным героем было непросто. Илья Муромец, Кабанбай батыр, и даже народный любимец Иванушка-дурачок защищали свой народ от иноземной агрессии (монгольского ига, джунгарского нашествия, Соловья-разбойника, трехголового чудища). Раньше надо было совершить подвиг. Сейчас, чтобы стать героем, достаточно придумать себе героический облик и выдумать подвиг. Помогать народу при этом не предполагается. Более того, истинное лицо современных "героев" нередко весьма смахивает на злополучного Соловья-разбойника. По крайней мере, "подвиги" они совершают аналогичные.

Жил был мальчик. И был он до того холеным да ласковым, улыбчивым да угодливым, что прозвали его в народе "Сладким". Благо жил тот мальчик – как сыр в масле катался: с детства в золотом дворце отцом его выстроенном обитался. Вырос Сладкий, из отеческих покоев вышел, да от привычек дворцовых не избавился. Стал искать-приглядываться, где бы найти местечко теплое, чтоб от папиного домика не отличался. Ведь больно тяжело отвыкать от привычек-то барских "иметь все захочется", да с народом-быдлом общаться не с руки дитю "золотому" было.

Огляделся Сладкий, на большой дороге стоя. И выбрал себе в друзья-сотоварищи, а по совместительству – в жены, дочь человека уважаемого, политически перспективного. Выждал время, приучил тестя к сладости своей угодливой. И так расстарался, что поверил тесть в честность его человеческую, в то, что болит душа за страну родную, за народ миллионный. Доверил место государственное, чтоб на благо родины Сладкий трудился.

Тот и потрудился, да недолго. Ибо решил, что златы хоромы на зарплату госслужащего не построить, а на меньшее он не согласен. И решил "холеный да улыбчивый" стать героем. Соловьем-разбойником. Тот и славу в народе имел (даром что негативную, главное был "узнаваемой личностью"), да богатства имел – грабил купцов местных.

По этому же пути и решил пойти Сладкий. Отыскал купцов побогаче, да начал им палицей перед лицом махать – мол, глядите какой я – чиновник высокопоставленный. Не отдадите свое добро сами – я вас нелюбовью государству попрекать буду, "на налоговый счетчик" поставлю. И ставил на колени он купцов разных, и забирал их имущество да деньги с драгоценностями, да в сундук швейцарский складывал. И никто возразить ему не мог – боялся народ его как зверя лютого, потому как несогласным устраивал Сладкий жизнь мучительную: бил-пытал, в землю живых закапывал, в зинданах томил, пока не соглашалися купцы на требования ненасытного.

Но мало власти показалось Сладкому в должности его налоговой. Решил он под себя еще и службу специальную подмять, что с террористами борясь методы их изучить.

Ох, не к добру он туда пожаловал. Ибо добру народному совсем житья от него не стало. То магазин Сладкий себе забрать решил, то стулья понравившиеся из дома-квартиры выкрасть приказал.

До того заигрался в Соловья он, что не успевал он добро в Швейцарию-Австрию перетаскивать. Решил на родине банком обзавестись, чтоб еще больше разбогатеть. Присмотрелся к финансистам, да выбрал банк, что побогаче, да покрупнее других будет – "Туран-Алем". Но вот незадача – послал его по матке-батьке свистуна Сладкого банкир несговорчивый. Затаил злобу разбойничек, да делать нечего. Отступил пока.

Пока ж поехал в заграницу дальнюю, в Европу-старушку. Себя показать. На людей посмотреть. Да так понравилось ему в Европе той, что начал он потихонечку быт свой там обустраивать: виллу прикупил, заводик построил, чтобы денежки капали в сундук несметный.

Но тяжко разбойнику без любимого занятия – не побить некого, не припугнуть – не любит этого Европа.

А потому как только вернулся он на родину, сразу же двойную норму себе поставил – обокрасть людишек поболе. На богатых сильно не полез – по шапке дадут. А вот середнячок как раз "по зубам ему": и опять в зинданы народ посыпался, да иголки под ногти получать начал, коли добро свое Сладкому пожалел отдать. Тут и банк очередной на пути возник – "Нурбанком" зовется. И опять у Сладкого руки зачесались – банкиром захотелось стать, да не в народном понимании, а так, чтобы все деньги банка себе в карман перепрятать. А топ-менеджеров несговорчивых, решивших не по понятиям, а по законам работать, схватил да упрятал их туда, где до сих пор никто найти не может.

В тот то момент у народа терпение лопнуло – не хотим, говорит, терпеть изуверства Сладкого. И пошло на Сладкого воинство милицейское. Да не успело. Сбежал он в Европу теплую, к заводику своему доходному. Да как заголосит на европейском наречии: "Не воровал я, это я народ так демократии учил!" Опешила Европа, да делать нечего – сама Сладкого словам про демократию учила. Правда никак не могла она предусмотреть, что он ее же учением от нее самой же и "прикроется". Да делать нечего – не дала она воинству казахстанскому наказать разбойника за дела его незаконные.

Не дала, да пожалела. Не угомонился Соловей-разбойник, начал чиновников австрийских покупать, да к нарушению законов подговаривать. Их подговаривает втихаря, а вслух вопит – хорошие мы. Да так засвистелся, что объявил себя не Соловьем-разбойником, а Ильей Муромцем Центральноазиатского разлива. "Демократ я, - говорит, - блин. Всех одемокрачу, - обещает, - только власти дайте".

Все меньше и меньше верит велеречивым словам Сладкого недоверчивая Европа. Все меньше нравится ей чрезмерно одемократившийся Сладкий. И боится он, что отдадут его на родину на расправу. И вертится как уж на сковородке, расходясь в своих лозунгах о политической лояльности к защитникам все сильнее. И кричит из Вены уже не таясь: "На кого хотите работать буду, только не давайте душе моей за решеткой прозябать полвека".

В общем, не получилось из Сладкого героя положительного. А заслужил он память народную негативную. Век народ его помнить будет, именем его детей пугать будет, да с лицемерием человеческим отождествлять.

Жанна Головань