Дауншифтинг
(рассказ)

Если я начну свой рассказ с того, что много лет назад под одним из римских мостов странный профессор читал мне столь же странные лекции, доказывая и обосновывая вещи абсолютно невероятные и абсурдные с точки зрения здравомыслящего человека, я, наверное, сделаю неправильно. Не хочу преждевременно удивить читателя, рассмешить его. Сначала о тех, кто существует рядом с нами. О тех, кто не смог противостоять центробежным силам; о раскрученных и отброшенных гигантской центрифугой с простым названием "жизнь", хочу и рассказать.
Обратим наш взор на живописные окрестности замечательного города. Все здесь: и величественные горы, и чудные богатые водой просторы у их подножий, некогда благоухавших цветом сортовых яблонь, теперь же, заросшие их дикими сородичами, урюком, грушами и др. Это тоже неплохо в сравнении с другими городами страны. Сотни садоводческих обществ, тысячи дач плотным кольцом окружили город. Райские места, сомнений нет. Вернее, их не было до тех пор, пока трудолюбивые горожане ездили туда по выходным, чтобы с любовью обрабатывать свои сотки. Потом все как-то очень быстро произошло: многие навсегда уехали из страны или просто продали свои незамысловатые домики и вот тут-то все и началось. Нет, не подумайте, то, о чем я хочу сказать – явление не тотальное, но достаточно тревожное, так как в этих зеленых поясах страдают дети, умирают молодые люди, прежде превратившись в существ, мало походящих на вид Хомо сапиенс. Если кто-то уже догадался и подумал: туда им и дорога, то осмелюсь напомнить, что вращение головокружительно и неизвестно куда выбросит того, кто ослабил хватку по тем или иным причинам. Может удачно отшвырнуть в Европу, например, да еще и с полезным грузом, а может вот так, на ближнюю орбиту общества, в роковой дрейф.

Что такое нищета известно многим, но не многие понимают, что это как заразная болезнь дует на нас нездоровыми вихрями, мы всеми силами стремимся создать иммунитет, который защитит нас от ее зловонья, которое не перебить парфюмом, не отгородиться многослойными стеклопакетами, она вездесуща и, рано или поздно, так или иначе, опахнет каждого. Нет, я совсем не о бомжах, стоящих даже не на последней ступени общества, а по горло в продуктах его жизнедеятельности. Мало верю, что девяносто девять процентов из них подлежат рекуперации, и они будут также омрачать наши взоры, а кому, может, и радовать. Всякие есть среди нас: кто-то разумно боится, кто умнее, а кто-то радуется собственному превосходству, считая себя избранным.

В большинстве своем летние домики – дачи – убогие строения, сляпанные кое-как из советского стройдефицита. Даже в относительно теплые зимы жить в них не возможно: свет вырубают, воду отключают, стены промерзают. Нам так кажется, устроенным горожанам, грезящим о зеленых лужках, по которым босиком прохаживаться в толстовке, размышляя о проблемах человечества. Там, где мы ходим, герои рассказа не живут. Они забираются в самые дальние зоны, подальше от нормальных людей. В дачные трущобы, в пояса смерти.

***
Ах, что за девочка была та Анечка! Стройная златовласка и милая хитрючка, которая уже с юных лет поняла силу своей сути и вполне пользовалась этим, разводя мальчишек на обеденные деньги взамен на свой поцелуй, которым она обещала наградить их за двадцать копеек. Место и время встречи для сводящего с ума действа было неизменным: под лестницей сразу после уроков. Требовала предоплату за несколько дней вперед, все происходило втайне, договаривались через записки, вложенные в заранее оговоренное место. Монетку брала персонально, не доверяя конспирации. Когда трясущийся от волнения юный воздыхатель приходил на встречу, его ждал неизменный ритуал: он должен был сесть на старую парту, закрыть глаза и подставить щеку. Бац! Со всего маху нелегкий портфель Анечки опускался на голову бедняги, который, как правило, валился вниз и с вылупленными глазами продолжал несколько мгновений стоять на четвереньках, не зная как отреагировать на такую подлую профанацию его светлых чувств. Плутовке этого замешательства было достаточно, чтобы проворно выскочить и бегом по вестибюлю промчаться к кабинету грозного завуча. Не многие надолго были парализованы таким обхождением, большинство пускалось вслед за обманщицей, чтобы посчитаться с ней. Однако все всегда заканчивалось одинаково: как только жертва розыгрыша приближалась на критическое расстояние, Анечка не слишком громко, чтобы ее услышал завуч, но и не слишком тихо вскрикивала: - Ануар Талгатович! Ко мне пристают! Действовало это безотказно. Едва не падая с ног от крутого виража, пацан убегал в обратную сторону, боясь, что крик о помощи долетит до ее спасителя и ему не поздоровиться за подобную вольность. Ее всегда кто-то караулил после уроков недалеко от крыльца школы, но негодница знала пути отступления и всегда безнаказанно скрывалась через окно на первом этаже. На следующий день оба делали вид, что ничего не произошло. Деньги назад никто не требовал. Пожалуй, себе дороже так оплошать и стать всеобщим посмешищем. Анечка же всегда в отличие от других девчонок покупала себе в столовке дорогие кексы и была такова. Нет, она не была из семьи совсем уж бедных родителей, детям которых каждый месяц выдавали бесплатно талоны на питание. Более того, в отличие от большинства одноклассников, у ее отца был автомобиль марки "Москвич", мать работала парикмахером, жили они богато по тем меркам, имели дачу, в которой собственно и затлела трагедия. Так, к слову пришлось это веселое отступление о проделках Анечки Вольной из шестого "Б" обычной средней школы.

***

- Да, огонь и свежий воздух здесь не частые гости. – Поморщил нос Карим от вони плесневелых стен, вороха гниющего тряпья и до тошноты чадящего смрадом отхожего ведра. Хорошенько прихлопнув рассыпающуюся опилками дверь, чтобы не выпустить остатки отвратительного, но еще теплого воздуха, он вошел внутрь. Ему даже показалось, что он попал в средневековую антисанитарию. На посеченной как тесто клеенке буйствовал гриб Мукор, распушившийся на пролитом кетчупе, все перевернуто вверх дном. Бардак, короче. - Так люди не должны жить в наше время, они тогда вообще не должны жить. Это преступление перед другими людьми. – Мелькнуло у него в голове, но он сразу отогнал высокопарную мысль и приблизился к железной кровати, на которой, мыча в глубоком сне, лежала Анечка, та Анечка, о которой он мечтал когда-то. Вот уж действительно, наказание. Или просто преступное отношение к самому себе. Пытаясь разглядеть то, что еще осталось от матушки-природы, залитой китайским спиртом, он ясно понял, что перед ним уже не Анечка, а Анька-алкунька. Даже не алкоголичка, а горькая пьяница. – Сколько ей еще? Все лицо заплыло, почки уже еле-еле работают, не говоря уже о печени и всем остальном. В тридцать три года так себя изувечить!!! О, боже! Попросившая его приехать сюда сестра Аньки Лена говорила, что у нее двое малолетних детей! Где они? А этот придурок Славик, муж ее? Брр… - Карим весь передернулся.

Повеяло холодком от двери, и он обернулся. В помещение зашла девчушка лет десяти, и Карим сразу понял, что это одна из дочек Аньки. Те же русые волосы, то ли в гари, то ли просто не мытые, тот же овал лица, измученного лица, не детского, с тем задором в глазах, какой бывает у детей нормальных родителей.

Не обращая никакого внимания на дяденьку девчушка, не снимая старые галоши, надетые на тонкие носки, подошла к кровати и стала теребить мать за руку. – Мама, тетя Сара целую бутылку больше в долг не дает, только половину… - сказала она и вытащила из-за пазухи пластиковую бутылочку. Надо было полагать, что даже залп из ружья возле самого уха не пробудил бы эту женщину, но, видимо, уже вымуштрованные нейроны в сосуде со спиритусом были всегда на стороже и дали своей хозяйке сигнал на раздражитель под названием "Сара". Промямлив что-то, она заелозила ногами, зашевелила головой, открыла глаза и уставилась в потолок. – Мама, тетя Сара целую бутылку больше в долг не дает, только половину. – Опять повторила фразу девочка и положила ее рядом с ней. – Ты что так долго ходила? – едва слышным голосом спросила та ее, наполнив еще больше воздух перегоревшим в печени спиртом. – За мной опять тот дядька гонялся, хотел бутылку забрать и больно сделать… - оправдываясь, ответила она ей.

Приподнявшись немного на локтях, она заметила сидящего вблизи Карима и равнодушно проговорила: - А, теперь тебя прислали уговаривать меня. Настюха, дай-ка галоши, я встану. – Та встала перед ней и сняла не по размеру большие для ее ножек обувки. Мамаша опять что-то промямлив, сделала попытку пригладить свои растрепанные волосы, привстала, обулась и, покачиваясь, вышла на улицу. Недолго там пробыв, она вернулась с ковшом воды, села обратно на кровать. Тут же в ее руках появился стакан. Плеснув туда пойла, она поморщилась, выпила и тут же запила водой. Немного посидев, дожидаясь дьявольской реакции, сказала дочке: - Настюха, во фляге вода кончилась, папка скоро придет, ругаться будет. Ты что, не привезла сегодня? – Я сегодня целый день ветки для печки ломала. Холодно дома. Я сейчас к соседям схожу в долг возьму ведро, нужно картошку сварить. Есть нечего совсем, хлеба нет. – И она, ловко подцепив с ног матери галоши, надела их, деловито застегнула пуговки на затрепанной куртке и вышла.

В смраде повисла тишина. – Аня, ты, что совсем одурела здесь? Ты что творишь? – спросил Карим, начавшую снова хмелеть женщину. Во дворе послышались звуки бьющейся о металл фляги. Это Настя прилаживала тяжелую емкость на железную тачку. – Ты куда собралась!? – Заорала мамаша в форточку. Ты же три часа ходить будешь! Иди к Ертаевским возьми воду, завтра в поселок к Сарке пойдешь и воды привезешь заодно. Возьми ведро, иди. -
- А что я? Живем, как все здесь живут. В город не поеду, передай там, мы здесь будем со Славиком – отвернувшись от окна, ответила она в сторону незваного гостя и продолжила: - Чего вам всем нужно? И ездите, и ездите… А мне по фигу, не хочу я жить в городе, мне на воздухе нравится. – И она, согнув руку в локте, запустила ее себе за спину и начала неистово что-то чесать, стараясь как можно больше удлинить ее, чтобы дотянуться до нужного места. Карим заметил, что вся ее рука была покрыта заживающими, но еще довольно нехорошими резаными ранами и он спросил: - Что это ты вся изрезана? Кто тебя так? – Да, не обращай внимания,- сказала она, прикуривая окурок. Пустив струйку дыма, закашлялась. – Славик, придурок, нажрется и начинает с ножом бегать. Я если успею, за лезвие схвачу, - она сжала кисть и показала прием, - нож вырву у него из руки, ну и потом по башке хорошенько настучу ему так, что он вырубается на пару часов. Потом очухается и лизаться лезет с извинениями типа "Ай лав ю". – Так он же тебя прирежет однажды, ты хук пропустишь, он сядет, и дети сиротами останутся, - с неподдельной тревогой проговорил Карим и добавил: - Теперь я понимаю, почему твои родители и сестра с ума сходят от твоего загородного жития. Тебе что, детей не жалко? – По всей видимости, Аньке на детей было действительно наплевать, потому что она как-то безучастно махнула рукой и кроме как сорвавшегося вздоха собеседник ничего не услышал. – Куда ты ее гоняешь за спиртом? – снова спросил он ее. – Да, тут в поселок, километра три будет напрямую и, видимо, вспомнив о том, что сегодня кто-то гонялся за ней, чтобы отобрать спирт, ну … и это, она взъерошилась как старая больная курица и с ненавистью проговорила: - Я этому каракалпаку череп-то топором раскрою, постоянно ее караулит и насилует. Урод, там порвал ей все. Я Славику говорила, чтобы поймал его с дружками, знаем примерно кто это, а тому до лампочки, шары зальет, только и может, что меня ревновать.-
Карим посерел лицом. Ему показалось, что все это невозможно; что он сам залил в себя спирта и теперь слушает что-то неправдоподобное. - Не может же такого быть в нашем юном государстве! Или может? Ведь дети жестокие создания: если что не так, то бац портфелем, или в глаз, или за косичку больно. Большой закон для них не писан. Не может же быть такого, что всего в паре десятков километров от фешенебельных зданий, особняков, библиотек, театров, да просто от нормальных людей обитают такие страшные существа, которых в любой момент может подхватить центростремительная сила. Разогнать всех! А насильника этого поймать и повесить! – гневно подумал он, представляя себе линчевание зверя.
- Ты водки случайно не привез из города? – отвлек его охрипший голос Аньки – А то уже спирт в горло не льется. – В смысле? - Не понял он вопроса, настолько выбила его, пусть из стайной, пусть из жестокой реальности происходящая здесь ситуация. Знал бы – точно не поехал. – Да, да, конечно, мне твоя сестра сказала, что у вас здесь выпить да пожрать всегда в дефиците. Я там, в проезде машину оставил, сейчас пойду, принесу сумку с водкой, колбасой, конфетами для детей. – О, классно! Мы живем! – радостно закричала Анька. - Мы Сарке задолжали уже, наверное, за литров десять разведенки, а скоро Славка придет, он сегодня где-то пни корчует, принесет денег, а дома ни выпить, ни пожрать, не топлено. Я уже неделю не встаю, загуляли на днюхе соседки, ну и поехало. Он в поселок не пойдет, орать начнет, а я не могу, не Настюху же снова туда гнать. Да, там еще этот тип, ограбит ее… Ну, ладно, ты сходи, а я стол вытру, приберусь немного – ожившим и повеселевшим голосом сказала она.

Вытащив из багажника продукты, Карим вернулся обратно. Около дома все в той же желтоватой курточке и в больших мужских полусапожках возилась девчушка Настя. Сама-то, может быть, два ведра воды весит, такая худенькая и бледная, а тут притащила полное ведро. Она деловито разжигала сыроватую бумагу под кучей веток, чтобы сварить, наверно, картошку, пол мешка которой лежало тут же. – Тебе сколько лет, малышка? – спросил ее Карим – Десять скоро будет. А ты в школу ходишь? Раньше ходила в поселок, когда маленькая была, теперь нет. – А что так? Ведь все дети должны ходить в школу. Ты же хочешь в школу, правда? – снова спросил он ребенка. Та, немного заторможено подумав, сказала: - Мамка пьет с папкой, он бьет ее, они дерутся, я Светку к Ертаевским уношу…

Осеннее небо очень неприветливо и все время грозится: то ли затяжным дождем, то ли снегопадом. Как высчитать формулу судьбы? Как предсказать ее? Цифры или линии, биоматика или биометрия? (извиняюсь, но это, кажется, влияние профессора, о котором ниже). Если этому созданию уже ничего хорошего не будет, за исключением благоприятного форс мажора в виде смерти без страданий, то тогда кто возьмется точно определить путь счастливчиков по рождению? Начал накрапывать дождь, и девчушка как цыпленок растянув полы курточки как крылышки, пыталась укрыть слабый огонек от мелких капель, но они были неумолимы и он погас. Отсырели и спички и она, чуть не плача, начала перетаскивать ветки под дерево: сквозь оставшуюся на нем листву капли еще не проходили. В доме печь умеет топить только Славик, какой-то криворукий сложил ее так, что дом топился по-черному, если в каком-то определенном порядке не открывать и закрывать заслонки. Когда дровишки довольно хорошо запылали, Карим помог ей подтащить и установить над огнем подобие треножника и повесить ведро с мытой нечищеной картошкой. Теперь оставалось только следить за жаром пламени.
- Настюха, ты конфет хочешь? Я могу положить их тебе в карман целую горсть. Хочешь? – та довольно махнула головой и повернулась с растопыренным карманом. – А у меня еще колбаса есть, пойдем в дом, там мама тебе отрежет кружочек, - снова предложил он ей. Показалась, что колбаса была для нее более вожделенным лакомством, чем шоколадные конфеты, и она тут же пошла следом за ним в дом. Там особых следов уборки не наблюдалась, кроме как исчезнувшей со стола плесени и смердящего ведра, отчего дышать стало немного легче.
- Аня, отрежь кусок колбасы Насте, она ведь ничего не ела целый день. Дай ей. – Попросил Карим. – Ну и еще чего! Колбасы ей. Скоро Славка придет, нарежем и поедим все вместе. А, ты посмотри, у тебя уже полный карман конфет, ну-ка давай вываливай обратно, гости придут, получите по парочке со Светкой. Много сладкого есть, зубы испортятся. – Сказала она. Такого отношения Карим стерпеть не смог и твердым голосом проговорил: - Мамаша, отдай-ка Насте конфеты, пусть наестся хотя бы их вдоволь. Я вообще-то их детям привез, а ты отнимаешь. Отдай ей обратно, а когда придет младшая, тоже дай ей. – Не будь такой…. - Да ты только дай все это ей, она все слопает и водкой еще запьет. Уже знаем…. – парировала мамаша на его просьбу, но конфеты вернула обратно радостному ребенку, убежавшему следить за картошкой и лакомиться шоколадом, который она и ест-то, может быть, раз в полгода, когда папка работает в поле и каждый вечер немного денег в дом приносит.

***

- Доченька, ты чем сегодня после школы занималась? Уроки сделала? – спросил вернувшийся поздним вечером отец у Альбины. – Да, конечно, папочка, сделала. Я потом дядюшке Манапу помогала дрова рубить и складывать в поленницу! – похвасталась она. – Вот, молодец. Пойди к нему в комнату, попроси, чтобы он большой камин разжег. Я весь продрог. Снежок на улице начинается, холодно там и собачкам, и … тут он немного замешкал, - и девочкам маленьким. – Каким девочкам? – спросила та. – Ну, знаешь, цыпа, как бы тебе сказать, не все живут в таком большом и теплом доме как мы, не у всех есть вода, еда, теплая одежда, конфеты. – Попытался объяснить он ей свои увиденные несколько часов назад впечатления. – Как же они без конфет живут?! Я жизнь без них не представляю! – Искренне удивилась она. - Иди, иди, - позови дядюшку, мне холодно.

Запылал огонь. С того времени как Карим пригрел у себя Манапа, в прошлом бездомного пьяницу, тот преуспел в ведении хозяйства, жарке шашлыков и умелом обращении с каминами, которых в доме было три. Сейчас горел самый большой. Сначала распылаются поленья вяза, потом он кинет поверх кучку саксаула и вскоре по залу пойдет ни с чем несравнимое тепло. Сосна, береза смолянисты, трещат, брызжут смолой как горячей слюной, сопротивляются, не хотят умирать. Ни к чему на это смотреть и старик это знает, поэтому всегда покупает для распилки стволы покорного карагача или вяза. – Бедняга, - почему-то подумал Карим, глядя как тот раздувает пламя через тонкую медную трубку, злит его, то огрызается. Ему уже под шестьдесят и думал ли он, мажорик тех лет, а тем более его отец – директор совхоза миллионера, герой труда, что его сын в конце пути будет на добровольном услужении у человека, родители которого и рядом с ним тогда не стояли. А подумать, наверное, нужно было, когда он позволял сыну все: сбил ребенка, будучи пьяным за рулем отцовской "Волги" - проблему решили. Что там, семья многодетная, одним больше, одним меньше, тем более самый уважаемый человек приходил просить… Кому скот, кому деньги, кому мотоцикл. Решили келейно, как говорится. Сынок ведь, наследник. Проекция в будущее. Вышла, мягко говоря, неприятная история с девушкой с соседнего отделения, тоже замяли. Отделение-то – директорская вотчина. Ну и так далее. Неизвестно, сколько бы продолжалась такая опека отца, если бы тот, внезапно, после очередного партсобрания с последующим ему застольем и баней, не захрипел бы страшно ночью и не присоединился бы к числу небожителей. Все слетело как шелуха: быстро, безжалостно, справедливо. Уважение и любовь - продукты скоропортящиеся, если сфабрикованы некачественно, какую бы долгую дату хранения на них не штамповали. Замазанные отцом шалости сыночка стали вылезать наружу: уважение оказалось подхалимством, любовь - ненавистью. Все превратилось в прах.
Тогда, в необычно холодную зиму, Карим навещал своего знакомого в больнице и, выходя из дверей на улицу, увидел странного человека. Тот, едва стоял на ногах, опираясь на холодную стену здания. Шапки на нем не было, зато почему-то на тело были надеты сразу три обветшалых больничных халата, ступни ног до щиколоток были замотаны в бинты и с трудом втиснуты в тапочки. Он стоял, опустив голову, и что-то бормотал, бормотал. Рядом с ним открылось окно, выпуская клубы тепла, и послышался голос: - Иди отсюда, все, тебя выписали. Твоя койка уже занята. Иди по-хорошему. – Подойдя поближе к окну, чтобы увидеть гонителя, Карим спросил у пожилого санитара: - А что с ним? - Да, что? Бомж он. Повезло ему, обморозился немного, ну пальцы чуток подрезали на ногах, десять дней продержал, а сегодня выписали. Ему идти некуда. Вот что. – Ответил тот и закрыл окно, продолжая пить свой чай.
- К матери, к матери… - расслышал бормотание бедняги Карим. – Издохни там сто раз… - Вам действительно некуда идти? – спросил он его. – У…у... – вдруг завыл тот. - Издохни, - и опять как заклинание выдавил из себя. – Да, ты можешь мне сказать или нет?! – теряя терпение и, уже собираясь уходить, громко спросил последний раз Карим. – Пусть собаки мочатся на твоей могиле! Некуда мне идти! Некуда!!! Тебе чего? – он поднял голову и посмотрел ему в глаза. Не смотрите никогда в глаза трезвым бомжам. Не смотрите, если не хотите почесть за мгновение нечеловеческое страдание, трагедию вам же подобных! Карим отвел взгляд, но и то, что успели передать ему, казалось бы, пустые, но осмысленные глаза, хватило, чтобы почти почувствовать физическую боль. Резко развернувшись, он быстрой поступью спустился с лестницы и заспешил прочь к выходу из больничного комплекса.

Усевшись в машину и заведя мотор, чтобы немного прогреть мотор от крепчающего мороза, он весь трясся от пойманного взгляда, сердце стучало. Уже собираясь тронуться, он вдруг передумал, заглушил мотор, вылез и снова направился в сторону корпуса. Едва пройдя через ворота, он увидел, как два санитара волокут их бывшего подопечного за территорию. Приблизившись, он спросил их: - Куда вы его теперь? Мороз градусов двадцать будет, он же околеет. – Нам сказали, вот мы и тащим его за ворота. Если околеет, в труповозку и в морг; обморозится – снова к нам. У нас таких море. – Ответил ему один из них. – Так может его в приемник какой-нибудь, вызвать оттуда машину, пусть заберут, а? – предложил он вероятный пусть спасения для бедолаги. - Уже звонили, - отрезал другой, - Нет там мест и тем более у бича документа нет.

***

- Знаешь, Лена, там все кончено, - проговорил Карим в трубку. – Нужно только детей оттуда срочно забирать и все. Пусть эта парочка там быстрее подохнет. Они преступники. Почему вы, родственники, безмолвно принимаете участие в этой казни над детьми? – Да, Карим... - оправдываясь, начала Лена, - уже сколько раз! Родители забирали детей в город, но больше месяца выдержать их не могут. Они же уже не дети - маленькие бомжи. Старшая, Настя, уже пьет, курит, а младшей водку в рот заливают, чтобы уснула, когда болеет и кричит. Их даже в детдом не возьмут, у них свидетельств о рождении нет. Анька спьяну рожает их, да и им, по-моему, разницы нет. – Да что ты такое говоришь?! – перебил он ее, - Думай сначала. Одной три, другой десять лет, они голодают там и мерзнут. Старшую вообще какой-то калпак насилует, когда ее за спиртом посылают… Конечно, не мое это дело, но как же так с сестрой получилось, что она жестко спилась на этих долбаных дачах? – Да, - безнадежно проговорила та, - это все придурок Славик голову ей заморочил любовной романтикой. Природа, свежий воздух, семья, хозяйство… Они там года полтора пожили нормально, каждый день на работу в город мотались на своей машине, она там флористом работала, он сварщиком. Потом она родила, потом пятое, десятое. Короче спились, всю живность продали, да и не только ее. В любом случае, Карим, спасибо тебе за то, что съездил туда. Маме скажу, что там все нормально. – Ты сама-то нормальная, Лена? Да, я теперь всю жизнь буду помнить это. Я что тебе, робот? У меня у самого дочка такая же, как Настя. Мне кусок теперь в горло лезть не будет и злоба будет. Я это дело просто так не оставлю. Ладно, пока. – И он нервно положил трубку, подошел к камину и надолго задумался.

Я хорошо знал Карима: не тот он человек, чтобы словами разбрасываться попусту. То, что произошло с тем насильником в подробностях не стоит описывать. Одно можно сказать: он был вскоре выслежен, а остальное добровольно сделал один зоотехник с помощью своих инструментов. Через два месяца преступники-родители подписали нужные бумаги и детей отправили в детский дом. Как сложится их судьба, неизвестно. Известно то, что через год в жутком запое Славик и Анька угорели от печки, забыв открыть заслонку. Увы, никакой новизны в сюжете…

***

Круто жить - не тужить. Зачем грузиться? Почему одна иностранная кинодива собачек, кошечек бродячих лечит, греет их и лелеет, а в Париже или Риме загляните под широкий каменный мост: там полно персонажей интересных.
-Люди, люди, подходите, раскупайте! Все по две тысячи! Товар новый, недавно украденный в Милане! – орал на римском базаре торговец, стоящий за лотком с ворохом всякого тряпья, пестреющего женским бельем, кофточками, рубашками. Покупатели разгребали кучу руками, прикидывали навскидку размер, осматривали и не очень-то соблазнялись на призывы купить за доллар стоящую вещь. От всего этого несло каким-то специфическим запахом и, было понятно, что товар если и краденный, то явно не у Роберто Кавалли, а у какого-то неаполитанского старьевщика-оптовика.
- Мадам, посмотрите, что за прелестная блузка! Чистый шелк. Фирма. В городе вам продадут такую за сто тысяч, а тут все по две тысячи! Все! Вы говорите, что ткань на ней испачкана? Снесите же ее потом в химчистку, и она будет как новая… Все по две тысячи!" - снова заорал он, зазывая. Толпа разношерстная, почти вся иностранная. Где-нибудь в Киеве будет потом такая блузочка висеть в базарном бутике. Химией чищенная, паром глаженная. Нет же, не о тряпках я, о людях, обитающих под мостом через речку Тибр, заложенном еще каким-то консулом.

Началось все так, как будто бы и не начиналось. Ездил я за рулем по римским узким улочкам, стоял в вызывающих сердечную ненависть заторах (у того, кто еще не смирился с медленной перистальтикой городского движения) и все время замечал на одном оживленном месте странного типа. Сначала он мне казался кривлякой и позером, ну ненормальным естественно. Одет как клоун, цветасто, весело. Щеки нарумянены, красный резиновый нос. Однако больше всего меня в нем привлекал головной убор. Вернее, цвета белого металла корона, натянутая на копну рыжих волос, с торчащими в разные стороны усиками различной длины. Подивиться да удивиться день, месяц, год, если бы однажды мне не пришлось ехать на вокзал, чтобы сесть там на поезд. Объезжая небольшую площадь, где обычно прохаживался тот тип, было просто не возможно не заметить его. – Сколько здесь проезжаю, все время он здесь выступает, - сказал я невзначай таксисту, пристально рассматривая через стекло новые кривляния этого шута. То он возносил согнутые в кистях руки к небу, делая странные движения над своей антенной, очень похожей на люстру Чижевского, то махал ими как птица, делая при этом неприятные эпилептические гримасы. – Вы не знаете, кто это? – спросил я его? – О, мадонна миа! – воскликнул на римском диалекте пожилой таксист. – Так вы не знаете, кто это? Это же профессор! Он закончил три университета, а в четвертом сошел с ума. – Вот уж действительно горе. – Подумал я и снова спросил: - И давно он здесь этим эксгибиционизмом занимается? – Да уже года два. Каждый день, кроме выходных. Римляне уже привыкли, не обращают внимания, а вот туристы во все глаза таращатся. – С охотой ответил он мне. Возможно, он бы мне еще много рассказал о нем, но маршрут закончился, я расплатился и отправился в сторону перронов.
Так вот, в тот воскресный день, приехавший ко мне в гости товарищ – сотрудник МВД России – попросил меня отвезти его на римскую толкучку, чтобы втридорога не тратиться на сувениры в городе (не первый раз в Италии, знает, где и что покупается и продается).
- Все за мешок*! – орал солидный падрино за другим лотком. И тут среди плотной толпы я увидел так хорошо знакомую мне люстру. Поток нес ее в метрах пяти впереди меня. Так как товарищ мой с самого прихода растворился в этом вещевом море, выбирая, торгуясь и объясняясь на непонятном никому здесь английском языке, мы заранее договорились встретиться у запаркованной вдалеке машины, я решил понаблюдать за профессором. Протиснувшись, я почти поравнялся с ним. Издалека казалось, что он однородно течет вместе со всеми, но оказалось, что вокруг него образовалось довольно большое свободное пространство (невероятно!) и он преспокойно шагал себе, не обращая внимания на шарахающихся от него людей.
* тысяча (sacco римский диалект)

В этот раз он не извивался, не корчил рожи и, если бы ни его наряд, то можно было принять его за нормального человека изрядно покрытого винной патиной. Наконец тугая исполинская анаконда начала дрябнуть, слабеть и вскоре рассыпалась людишками, разбредавшимися в разные стороны от входа, и мое филерство продолжилось более комфортно.
Профессор не спеша зашагал в сторону Тибра, люди по-прежнему с любопытством разглядывали его, смеялись. Дойдя до моста, он не стал переходить его, а спустился с набережной вниз по большой каменой лестнице, ведущей прямо на глинистый берег, и исчез под мостом. – Наверно, нужду хочет справить, - подумал я, и решил подождать, пока он снова не поднимется.

Ожидание ни к чему не привело: тот не показывался. Неужели прошел под мостом и ушел по берегу? И тут я решил спуститься, чтобы посмотреть пролет. Увиденное, если не поразило меня, то, по крайней мере, очень удивило: под самым основанием каменной опоры расположилась целое сообщество бродяг или, как их здесь называют, барбонов. Картонные коробки, одеяла, тележки из супермаркетов, набитые черт знает чем; наваленные груды мусора, состоящего в основном из скомканных тетрапакетов от дешевого вина; вонь мочи вперемежку с сыростью. Барбонов было человек пять. Старуха, одетая в теплое утро в дряхлое пальто до самых пят, что-то перебирала в тележке; несколько бородачей со свалявшимися как войлок волосами валялись на толще коробок, устеленных одеялами; кто-то еще и, конечно же, профессор. Он сидел на пластмассовом ящике, что-то ел и с жадностью запивал все это красным вином, которое он сосал из отверстия бумажного контейнера. Для удобства он снял свою люстру, запрокидывал голову, и струйки бежали у него по шее. Запел мой мобильник: товарищ скинул звонок, предупреждая, что через полчаса он вернется к машине.

Во всей этой сцене меня удивило то, что профессор (как бы то ни было, три универа) по-простецки сидит в компании этих отбросов. Все мог предполагать, но только не это. Психиатрическую клинику, откуда его выпускают подурачиться, проживание в приюте, но здесь! И я решился приблизиться, чтобы задать ему единственный вопрос: вы здесь живете, под мостом? Немного помешкав, я осторожно обошел старуху, все так же перетрясающую свои авуары, и подошел к нему и заговорил: - Я знаю, что вы профессор. Вы здесь живете? Скажите, пожалуйста. - Довольно причмокнув, словно дегустируя не суррогат, а дорогое вино, тот запросто и дружелюбно сам спросил меня: - Как понять здесь? Понятие объемное и с точки зрения астрофизики ничего не конкретизирующее. Вот вы, допустим, живете там, - и он начал извивать руку Архимедовым винтом, непонятно куда указывая, - и что? Если я назову точные координаты моего существования, то это ровным счетом ничего вам не скажет. Вы имеете познания в микробиологии и астрофизике? – снова спросил он меня, одной рукой поднося ко рту пакет с вином, а другой пытаясь водрузить себе на голову люстру. Видя мое полнейшее замешательство, он опять причмокнул и протянул мне пакет: - Отменное вино, Кьянти, лет двадцать точно старилось. – Франче, - спросил он у лежащего детины, - откуда ты притащил его? Опять мы допиваем остатки от африканцев? – Франческо – бродяга с опаленным алкоголем лицом – ответил: - Профессор, ну как же можно! Около супермаркета лежала куча пустых упаковок, вот среди них и нашлись эти две с вином. – Браво, Франче, я доволен. Глупцы, тратятся на дорогое вино и деликатесы, когда их можно получить гратис и употребить в более приятной обстановке. – Сказал он в мою сторону, обдав меня типичным запахом. И тут я впервые в жизни увидел, что такое сумасбродство. Опасная вещь, особенно если псих не сидит под мостом, а восседает в кресле и решает судьбы миллионов. Если политик ораторствует с трибуны, будучи безумным, ему все верят, но когда тебе в подобном месте предлагают порошковое вино и говорят, что это элитный напиток, нужно уносить ноги, тем более меня уже ждут. – Я благодарю вас, но я не пьющий, - соврал я, - извините, мне нужно идти и я заспешил прочь. – Ну, тогда отведайте великолепного тосканского сыра с белыми трюфелями, - крикнул он мне вслед, - Эльза сегодня утром отрыла его в помойке! – Дурдом, - подумал я, почти бегом поднимаясь по лестнице, оставляя позади аммиачное зловонье.

В тот же вечер мой товарищ пригласил меня на ужин в компанию своего итальянского коллеги, полковника МВД Италии. Они курировали общие вопросы по линии незаконной миграции и чего-то еще. Тот довольно хорошо говорил по-русски, так как немало прожил в служебной командировке в Москве. В общем, мы уселись в хорошем ресторанчике, заказали блюда и вино (не двадцатилетнее Кьянти, конечно, с трюфельным сыром). Приятный вечер, интересная беседа.
- Вы знаете, - обратился я к полковнику, - я уже долго живу в Риме и вижу столько барбонов, они везде: под мостами, в подземных переходах, на вокзалах. Откуда они берутся? Какие социальные факторы выталкивают их из нормального общества, толкают на его окраину? – Да, вы абсолютно правы, - начал тот, - их много в Италии, особенно в Риме. Это наша беда и позор. Хотя государство, религиозные и благотворительные организации и делают все возможное, чтобы, если не уменьшить их количество, то, хотя бы, оберечь их от переохлаждения, ведь на севере страны температура иногда опускается ниже нуля, от голода и болезней. Волонтеры развозят им одежду, пищу и даже вино. Но не думайте, что эти люди стремятся вернуться к прежней жизни, т.е. к семье, работе, к здоровому социуму, одним словом. Если в ваших странах подобные элементы сначала спиваются алкоголем и маргинализируются, то у нас ситуация противоположная. Все наши барбоны состоят в банке данных МВД, и что бы вы подумали? Кто они были раньше? Я вам скажу: большая часть из них была так называемыми "белыми воротничками", преподавателями, врачами, учеными и так далее. Конечно, встречаются и бывшие пожарники, и полицейские. Страх и стресс – вот главная мотивация к жизни под мостом. Никто их не выгоняет, сами уходят. Сжигают, бросают в реку свои документы, кредитные карты, дипломы и попадают в состояние, когда бояться уже нечего и фобия стресса им уже нипочем. Благо есть все условия. Теплый климат, забота в критические моменты. В Италии кривая их численности не скачет, допустим, как в ваших странах, где после суровой зимы она резко падает, а ближе к осени снова возрастает. Правда, Александр? – обратился он к коллеге. – Да, что там говорить, разные страны - разные подходы. Если бы у нас было все как у вас, то наши бомжи сначала бы отправились на юга, возможно, в Сочи. А так, где спились там и кончились, будь то Курган, Питер или Оренбург. Страшная вещь и грозить может почти каждому. Тьфу – тьфу - и он постучал о стол, я вместе с ним, а полковник быстро опустил руку вниз…
- Мне тут один таксист рассказывал о профессоре, который в центре города на площади выделывается, - решил я сменить немного грустную тему – вы что-нибудь слышали о нем? – обратился я к сотрапезникам. Александр покачал головой, полковник же сказал следующее: - Наверное, если есть на земле проклятия, то здесь они ярко продемонстрированы. По-разному бывает, я так думаю, но в этом случае страдают родители, а не дети. Они всего лишь кнут провидения. – В смысле?! – не удержался я, чтобы не перебить полковника. – В том смысле, - продолжил он, – что господин Убальдо Де Дука, так зовут, как вы его называете "профессор", принадлежит к знатному тосканскому роду, генеалогическое древо которого уходит вглубь более чем на восемьсот лет. Очень знатный и богатейший род, и он, кажется, последний его отпрыск по мужской линии. Он никакой не "профессор", хотя и имеет несколько университетских дипломов лучших учебных центров мира. Вы, простите, меня за осведомленность, - вдруг одернул себя рассказчик, - но сразу хочу оговориться, что моя информация не является конфиденциальной, о горе этой семьи знают многие, не вся Италия, конечно, - и он заулыбался, - но мне она очень хорошо известна почти до подробностей. Итак, он не профессор, а просто образованнейший человек, как у нас говорят "доктор". Диссертация по астрофизике, множество работ. Диссертация по астрономии, множество научных статей.

Учитывая безмерные возможности семьи, можно было бы и предположить, что все это не по-настоящему, но только не в его случае. Почему он не преподавал, чтобы получить высшую ученую степень? Ему это было не нужно, поверьте. Несчастье настигло его престарелого отца, когда сын начал заниматься микробиологией. Что произошло у него в голове, ни один психиатр с мировым именем не смог понять. Да никто и не считает его психом, если бы не то, что есть с ним самим плюс поверженный горем отец, видящий бесславный конец Де Дуков. Сами понимаете, фамилия, бизнес по всему миру, дальние наследники, воры-управляющие, консалтинговые агенты готовые вмиг все растащить. Самому Убальдо ничего не нужно, кроме своих выступлений на глазах у тысяч людей, вина, еды и теплого одеяла на ночь. – Ну, ничего себе! – не выдержал Александр – Вот как бывает. У меня нет слов. Мы ,русские, убили Романова, жестоко, осмысленно. А тут такая изощренность, больнее даже чем в Поднебесной, отец-то этого профессора живой еще. – Да, он жив, ему почти девяносто лет, он в ясном уме и прекрасно понимает, что происходит с его пятидесятилетним сыном. - С грустью проговорил полковник. – Скажу более того, он делает все возможное, чтобы как-то облегчить, как ему кажется, жизнь сына-барбона. Десятки нанятых людей круглосуточно находятся рядом с ним, они маскируются под барбонов, чтобы следить за ним. Врачи, телохранители, псевдо волонтеры, да кого там только нет. Они таскают ему вино, еду. Все очень искусно подстроено, там работают профессионалы. Понимает это он сам, я не знаю. Иногда кто-нибудь из туристов бросает ему монетки, думая, что он этим зарабатывает. Однако и там, в оживленном центре Рима, все владельцы продуктовых магазинчиков знают, что если к ним заглянет профессор, цепляясь антеннами за входные колокольчики, и захочет купить пачку дешевого вина, то они обязательно дадут ему отменное Бароло, за одну бутылку которого, наверное, можно купить пятьсот литров того вина, которое, как ему кажется, он хочет выпить.

После ужина оба полковника распрощались со мной, надели каски, уселись на проворный моторино, сильно просевший под их весом, и лихо нырнули в узкую римскую улочку. Прилично разгоряченный выпитым Кьянти, я не сильно стремился поддержать их компанию в поездке в пивной паб. Во время ужина, естественно, говорили не только о профессоре Де Дука, о многих вещах, но как только полковник закончил о нем, мне стало уже не интересно слушать, скольких россиян выдворяют из Италии или почему албанцы перебили всех итальянских бандитов с небывалым свирепством. – Завтра обязательно рассмотрю профессора, но уже совсем иначе. Потомок герцогов, соперничавших с Медичи, выставленный на посмешище по собственной воле… – подумал я, и тут же мне пришла озорная мысль, навестить его в этот не слишком поздний час в его дворце, зная уже теперь, что разыгрывается невероятный спектакль. Франческо – никакой не детина со слипшимися волосами, старуха Эльза, да и другие барбоны, всего лишь актеры, в печальной антрепризе Де Дуков. – Дай зайду вон в ту винную лавку и куплю настоящей дешевки и посмотрю, что скажет он, попробовав ее. Если все это лишь городская легенда, он с жадностью выхлебает пойло… – решил я.

Горели фонари, по мосту ездили немногочисленные машины, от реки несло несвежим запахом, и он начал усиливаться, когда я уже почти спустившись по ступенькам вниз, натолкнулся на одного из барбонов. Его лицо мне было хорошо видно, и я сразу узнал Франческо, хорошо его разглядел, и тут же начал серьезно сомневаться: в себе ли я? Лезу ночью под мост к барбонам, где эти ненормальные меня и укокошат и скинут в речку. Трезвая мысль быстро растворилась в выпитом Кьянти, и я спросил его: – Я утром с профессором разговаривал и теперь хочу подарить ему вина, где он тут? – И ступил вниз. – Профессор занят, - вдруг как-то невзначай, но твердо сказал он мне, немного заслонив мне путь, и спросил: - Вы знаете? – Что именно? – переспросил я, а сам подумал: - Если я скажу ему, что один полковник рассказал мне байку, и я иду встретиться с герцогом? Посчитает меня за подвыпившего иностранца? – Что именно? – снова задал я ему вопрос. – Я хочу видеть профессора! Отойди-ка! Видишь, вино принес. – И я прошел под мост. Там, к моему удивлению, было очень оживлено. Видимо утром многих не было, а теперь все в сборе, но не к моей лучшей надежде. На ночь туда привалил целый табор румынских цыган. Они жгли деревянные ящики, что-то варили. Звенели считаемые ими монеты, выклянченные у горожан на оживленных перекрестках в течение дня. Ослепленный светом огня, я не сразу заметил профессорскую компанию, которая располагалась на прежнем месте. Тот лежал на груде одеял, устеленных на ящики. Рядом горел портативный газовый фонарь, и в радиусе двух-трех метров все было хорошо видно. – Профессор, добрый вечер! Можно вас побеспокоить? – я запросто подошел к его лежаку и сел на что-то рядом и поставил пакет на землю. Тот привстал и начал смотреть на меня. – Я утром приходил, помните? И что тогда? – спросил он. – Вот, я вам вина принес. Теперь хочу вместе с вами выпить. Давайте за здоровье? – предложил я ему. Тот без разговоров поднял с земли пластиковый стаканчик и протянул мне его. – Давайте, я налью, - и начал рукой шарить около себя. Ничего не нашарив, я наклонился, чтобы посмотреть, куда я поставил пакет. Да, вот же он. Видимо изрядно выпил, - признался я сам себе.

Профессор залпом опустошил мое подношение. Я налил себе, тоже выпил. Выпью еще пару стаканчиков, завтра голова будет раскалываться. – Я вообще-то не пью, - снова начал врать я, и всунул ему в руки контейнер, - вы сами выпейте. – И тут мой язык начал ощущать ни с чем несравнимый вкус терпкого вина: уж отличить крашеную воду от этого густого, немного отдающего корой вишни, вина было под силу любому. – Что же это такое? - едва не сорвалось у меня с губ, - Этого не может быть! – но вовремя себя отдернул и уставился на профессора и вдруг вскрикнул: - Это не моя пачка! Я принес другого цвета, моя белая была! – видя, как профессор хлещет из отверстия темного прямоугольника. Я невольно обернулся и сразу все понял: за нами полукругом, в темноте сидели Франческо, старуха и еще несколько человек. Они внимательно следили за всем происходящим. Мало ли, бродяги… Да, нет. Уцепив взгляд одного из них, я сразу все понял. – Друг мой, - послышалось из темноты, - ты перебрал сегодня, кажется.
Изрядно проглотив, профессор обратился к Эльзе, которая готовилась к ночлегу, расстилая тут же, рядом, вытащенные из тележки одеяла: - Дорогая моя, не осталось ли у тебя кусочка того чудного сыра? – Только для вас, профессор. – Ответила та и начала нашаривать в кармане пальто. – Вот, угоститесь и она, полусогнутая, приблизилась к нему и положила на его одеяло сыр и кусочек салями. – Спасибо, любовь моя! – эмоционально поблагодарил ее тот и добавил: - Ты всегда выручаешь блаженного Бальдино, - разломив мягкий сыр пополам, он положил себе один кусок в рот, а другой протянул мне. – Исключительно! – констатировал он, разминая его во рту. В этот раз я последовал его примеру, сначала немного брезгливо рассматривая подозрительный сыр, потом откусил немного.
- Профессор, а нельзя ли мне стаканчик вина? – попросил я его. – Пожалуйста, вот, - любезно сказал он и протянул пачку. – Или я напился изрядно с полковниками, и я попытался подсчитать выпитое в ресторане, или. … Нет, однозначно, это не та упаковка. Более того, таких я вообще не видел на прилавках: в Италии мало такого дрянного пития и все его марки мне известны благодаря моей давней неопытности и не слишком большой состоятельности. – Или…, - почему-то продолжил я вслух. – Или загляните в Джемини или Цейс, - вдруг продолжил вместо меня он. – Загляните, загляните, очень рекомендую. – И какого же черта я там увижу? – слетела у меня с языка, как мне показалось, последняя моя разумная фраза.
- Если сначала в Цейс, то увидите и поймете, что вы негодяй! – В смысле? – спросил я, немного ошарашенный таким обхождением. – Гнусная бацилла. – Спокойно сказал он, и меня немного успокоило отсутствие в его голосе агрессии и все же я начал нервно коситься назад, просчитывая отход, если вдруг они решат поколотить меня. Пути назад не было: со всех сторон меня окружали его люди. Если кинуться в сторону старухи, там голосят румы. Поймают все равно.
- Квинтэссенция такова: наша популяция, т.е. ST SSS, то есть Silex Terrae Sex Sex Sex, есть самая что ни есть гнусная, выделяющая атипичную ей кислоту, благодаря которой идет ее быстрая и неконтролируемая пролиферация. – В этот момент он схватил люстру, одел ее на голову и начал вращать ее. – Она возомнила себя гегемоном всей материи. Вот! - Вдруг уже опасно закричал он и начал бешено выделывать руками выкрутасы. – Вот она формула! Я открыл мост через микро в макро! – И немного успокоившись, добавил: - Если конечно, микро – это микро, а макро – макро.

У меня ум начал заходить разум. Не в силах ничего сказать, я лишь спросил: - Зачем все это вам здесь, уважаемый профессор? – надеясь немного успокоить его обходительностью. Однако результат был обратный: подскочив на ноги, он начал изображать такие фигуры, которые, наверное, не под силу даже виртуозному актеру пантомимы. И так, и сяк. – Вот, - теперь уже с отдышкой и более спокойно, выдавил он из себя, замерев в странной композиции из рук и головы. Вот она правильная формула.

Сомнений нет! Нету!!!!! – и он, сделав на лице умопомрачительную гримасу, подскочил ко мне, и так заорал мне в ухо, что от неожиданности я свалился задом на землю. Встряска подействовала на меня отрезвляюще, и немного проползя на коленях в темноту, я поднялся на ноги и пустился бежать прочь по вязкому берегу, чтобы добраться до следующего моста и подняться на набережную. Ноги цеплялись за траву, запинались о мусор, но моя стремительность от этого не снижалась. В голове мелькнула жалостливая мысль, что я угробил дорогие туфли и костюм, после того как я сорвался в речку и увяз в вонючем иле. – Хватайтесь, - сказал мне в темноте человек, который, как я понял, бежал за мной следом, - и протянул мне руку. С приличной силой вытащив меня из воды, он сказал: - Некрасиво гостю так покидать профессора. Тем более он вам еще не все сказал. – Да чего тебе нужно? Отвяжись-ка от меня! – гневно заорал я ему, видя, что этот тип - один из тех барбонов, сидевших вокруг нас. – Пожалуйста, вернемся к профессору, иначе с ним случится приступ, и он всю ночь не будет спать, и мы тоже. – Начал уговаривать он меня. Рассудив, что мне, по крайней мере, нужно высушить одежду и очистить ее от грязи, я согласился вернуться под мост. Там, кажется, ничего не изменилось: все сидели и лежали на своих местах, костры румов начали уже потухать и только газовый фонарь продолжал освещать сцену. Я подошел к профессору и сказал ему: - Я приношу извинения за мой неординарный поступок, вызванный вашим криком мне в ухо. Я оступился и упал в воду, теперь мне нужно высушить одежду, чтобы вернуться домой, - и уже обращаясь к Франческо, спросил его: - Есть ли у вас лишнее одеяло, чтобы накинуть его на себя пока одежда сохнет? Хотя я и был изрядно захмелевший, я прекрасно понимал, что мне придется здесь просидеть уйму времени. – Сними все мокрое с себя и дай мне, я развешу его на прибрежных кустах недалеко отсюда, а пока возьми вот это покрывало, - предложил он мне. Уж истинно сказано "Не пей до потери границ разума" думал я, стаскивая с себя хлюпающие и набухшие кожаные туфли, стягивая брюки, снимая пиджак и сорочку и с ужасом представляя себя завтра утром бредущим по Риму босым в клетчатой тоге. Однако делать мне было нечего и я, понимая всю нелепость положения, завернулся в стеганую материю и уселся на прежнее место напротив профессора. – Да, вы абсолютно правы, светлейший, наша популяция ST SSS – зловредное скопище микробов, нагло присвоивших себе неподобающую им дефиницию и окисливших всех остальных своей исключительностью, - теперь уже начал я свой бред в надежде не возбуждать собеседника и не быть изгнанным из его стана прежде чем не высохнет моя одежда. Больше мне подпеть ему было нечем, как бы я не силился. Тот сидел насупившись и не обращал на меня внимания, потом вдруг сказал: - Допустим, один из мутированных подвидов ST SSS - мизерное количество, умещающееся на кончике иглы, начинает доминировать над основным видом, не вступая при этом с ним в хромосомную связь. Следовательно, в этой временной арке возникает сильный антагонизм. Ясно? – Спросил он неизвестно кого и тут же переспросил рядом сидевшего барбона, который вытащил меня из реки: - Нандо, тебе ясно? – О чем вы спрашиваете, профессор, конечно! - с готовностью ответил тот и слегка ткнул мне в спину рукой. – Да, да, светлейший, мы вас прекрасно понимаем, - начал вторить я Нандо.

Довольный нашей сообразительностью тот продолжил: - Таким образом, оставаясь иммунным от превалирующего влияния основного вида, подвид начинает свою угнетающую функцию. Говоря более понятными терминами, в тех условных пентагонах, где совершилась эта мутация, происходят конфликты. На макроуровне, в этом случае, происходят звездные коллапсы. Более просто это можно объяснить вот этой последовательностью и он, словно корабельный сигнальщик, начал махать руками, держа в них невидимые флажки. Завершив непонятную секвенцию, он немного задумался и потом пробормотал по-латыни: - Ignoramus et ignorabimus* - самое большое заблуждение ST SSS, основанное опять же на дерзкой наглости и фатальном осязании собственной исключительности. Если мы рассмотрим спиральные галактики или хотя бы одну из них - NGC 628, то становится очевидной ее корреляция с хромонемой хромосомы того же, допустим, ST SSS… – Браво, профессор! – вдруг около самого моего уха заорал вернувшийся Франческо и все барбоны начали дружно аплодировать. Брависсимо! – восторженно орали они. Боясь вызвать его недовольство, я тоже начал кричать и, чтобы выглядеть более убедительным и лояльным, схватил его руку и начал трясти, искренне ее пожимая. Профессор не польстился на овации, хотя, кажется, они все же возымели над ним действие и он сменил тему ночной диссертации, переключившись на свою теорию колебания тел. У меня слипались глаза, я едва не валился на землю, но держался и уже почти не понимал, что объяснял тот, дергая по очередности антенны на своей голове, которые здорово пружинили, издавая характерные звуки. Потом очередь дошла до чего-то еще и еще, но мне не удалось ухватить все темы, но, как мне показалась, в одной из них речь шла о туманных неоплазиях и причинах их возникновения в одном из звездных гепа - скоплений, сложный индекс которого мне не запомнился. Изнемогая от усталости, я перебрался со своего места поближе к основанию моста, сел на лист картона, облокотился на стену и впал в чуткую дремоту, время от времени побуждаясь, чтобы заорать "Браво!" и захлопать в ладоши вместе со всеми.

Проснувшись от неприятного гула проходивших по мосту трамваев, я тут же огляделся и обнаружил, что вокруг меня никого не было. Вся обстановка осталась прежней, не было только одеял и тележек. – Моя одежда! – заныло у меня в груди. Какая мерзкая ситуация: один под мостом, завернутый в покрывало поверх невысохших трусов! Куда же делся мобильник и бумажник с документами и деньгами?! Боже мой, я – барбон. Горестно осмотревшись еще раз, в надежде найти хотя бы вина, раз уж так сложилось, я, к неописуемой радости, увидел висящим на стене мой костюм: он был идеально вычищен и отглажен, тут же стояли высушенные и начищенные туфли, в которые были вложены мобильник и бумажник. Какая это была отрада! Не теряя времени и дрожа от волнения, я скинул с себя свое ночное одеяние, тут же переоделся, обулся и поспешил наверх, на ходу завязывая на шее галстук.
Выбравшись на набережную, я перевел дух. Представить себе, что в таком виде мне бы пришлось выпрашивать у прохожих монетку для звонка по автомату кому-либо из моих знакомых с просьбой примчаться ко мне на помощь под мост, я просто не мог. – Silex Terrae Sex Sex Sex, - шептал я сам себе как загипнотизированный, направляясь к автобусной остановке, чтобы отправиться на работу.
С тех пор, где бы я ни был, будь-то заграница или моя страна, если на глаза мне попадается странный барбон или бомж, я испытываю острое чувство жалости, страха и… уважения, если хотите. По возможности, я всегда стараюсь чем-либо помочь: понимающим взглядом, словом или делом. – "То, что вы сейчас - мы были; то, что мы сейчас - вы будете" - На всю жизнь запали мне в голову слова сумасбродного потомка великих герцогов Де Дуков и их смысл заставляет меня иначе смотреть на окружающий мир.
* "не знаем и не узнаем"

Автор: Жан Кенжегулов
zhan.kenzhegulov@mail.ru