С.Бобомуллоев: О таджиках (к вопросу об этногенезе)

Среднеазиатские народы 1

Оканчивая этнографические очерки народов России, нельзя не сказать несколько слов тех среднеазиатских народах, которые ныне, при движении России в глубь Средней Азии, делаются нашими непосредственными соседями и частью составляют подданных нашего Туркестанского края.

Бухара и Хива суть два главные центра где группируются эти народы, состав которых весьма разнообразен. Население этих двух ханств самое смешанное и состоит главным образом из киргиз, персиян, туркмен, сартов или таджиков и узбеков. Мы остановимся только на двух последних типах.

XXXIII.Таджики

Таджики, живущие у нас, сосредоточены главным образом в Заравшанском округе; о них то мы и будем говорить.

Таджики имеют три названия; общее-"таджик", частное для выходцев из Мерва-"тад" и бранное "сарт", или "сасик-сарт"

Название таджик туземцы производят от тадж и ли, т. е. коронованный; следовательно это название они получили еще в отдаленный времена, когда их цари насилии корону. Туркмены называют таджиков тад.

Объяснения туземцев слова "сарт" состоит из уподобленный сравненный с разными ругательствами. Сарт значи: баба, трусь, барышник и проч. "Сасык-сарт" (тухлый сарт) кричит кара-калпак, бранясь с таджиков. Во время войны, при осаде городов, узбекские наездники, подскакивая к стенам и махая плетью, кричат : а-е-и сарт! С прибавлением других бранных слов, которыми так богат их лексикон. Наконец, узбек редко когда скажет: таджик, а всегда "таджик сарт", при чем слова сарт выговорит с особенным, язвительным выражением. Сами узбеки говорят: "таджика мы называем таджиком, когда едим с ним, а сартом –когда браним его".

Город ест настоящее местожительства таджика, и только в городе таджик в своей сфере. Это стремление таджиков к торговым и промышленным центрам вытекает из склада их характера, из природной их любви к торговле, мелкому барышничеству, к суетливой жизни. Но если таджик по своей натуре горожанин и стремится поселиться в городах, то с другой стороны ему в этом часто мешают чисто физический условий: недостаток мест внутри годов и сплоченность узбекского населения кругом городских стен –извне. Эти условия привели к тому, что азиатские города застроены весьма тесно, так что дом давит дом и даже при весьма плохих строительных материалах дома вырастают двух этажные, дворы бывают самых микроскопических размеров, а о площадях – и помину нет! Если смотреть на азиатский город сверху, то кажется. Что плоские крыши его строений сливаются, примыкают одна к другой, образуют одну сплошную крышу города. Окончательный недостаток мест для построек в городе заставляет таджиков, помимо их собственного желания, селиться в кишлаках и в этом случае они избирают для своих поселений места ближайший к городам, большим караванным дорогам и базарным местам или крепостцам, имея в виду, при первым представившейся возможности переселиться в город или в его предместье.

Таджики одинаковы только по своим духовым качествам. Туземцы говорят совершенно верно " всякий город имеет своих таджиков". Понятие, что каждый город имеет своих таджиков, так вкоренилось в них, что они всегда называют себя по городам. Если спросит узбека: кто он такой, то он ответит: я узбек, ктай, катаган и т. п. таджик же на такой вопрос скажет: я бухарец, ташкентец, ходжентец, самаркандец и проч., но не скажет или в редких случаях скажет6 я таджик. В Средней Азии принято, ввелось в обычай, то если кто называть себя по имени города, то он таджик.

Таджики Заравшанской долины не выражают собою какой ни будь установившийся тип. Племя таджикское, если можно так выразиться, безлично, или лучше сказать, заметно выражает в себе типии всех племен, населяющих округ, так что сказать: тип таджика такой-то, нет никакой возможности. Помесь называемое таджиками, отражает в себе типы: узбекский, татарский, еврейский, цыганский, даже славянский, арабский, персидский, индийский и у нее только одно общее – это духовное сторона: к какому бы племени относился таджик по лицу, он всегда по прежде всего торговец, легковерный и в известных положениях – трусь. В Зеравшанском округе очень много пришлых таджиков из Ташкента, Ходженда, Хокана, Маргелона, Андидижана, Карши, Гиссара, Бухары; короче сказать почти из всех городов Средней Азии стекались таджики при заселении округа после последней катастрофы (120 лет тому назад случившейся). Все эти пришлые имея своей типичное отпечатки, столкнувшись в округе, перемешались между собою и еще более усложнили теперешний тип таджика. Он не поддается обрисовки несколькими чертами, а иногда и совершенно в них теряется.

Однако, не смотря на все вышесказанное, предостаточно внимательном наблюдениями таджиков долинный округа, они могут быт отнесены к двум, весьма характерным группам. В одной из них преобладает кровь узбекская; в другой кровь остальных народностей Средней Азии. Таджики второй группы – цвет населения округа; по лицу и вообще по всему телосложению, а так же и по уму они стоят выше всех остальных его народностей, в ней преобладают люди с нежными правильными чисто европейскими чертами лица, легкого, грациозного, но не сильного телосложения; с цветом лица белом с чуть заметным оттенком смугловатости; с глазами большими продолговата разреза, черными и только весьма редко голубыми, волосы у них по преимущество черные. Но встречаются, хотя и весьма редко рыжие (неверно помесь с евреями и казанскими татарином). Их брови бывают прямые точно подведенные. Борода густая, формы от окладистой до того, что назевается клином. Что касается до формы носа, то он лучше всего дает понятие кокой помеси европейской, афганской и проч., принадлежит таджик и переходит от чисто орлиного до формы носа, а котором говорят, что он " топором".

Еврейское и персидское черты преобладают в этой группе особенно Самарканде, так как в Самарканде много евреев и персиян с которыми таджики весьма охотно вступают в брак. Кроме того, молодые евреи, вследствие особых причин, в мусульманство, причисляя себя к таджикскому племени: еврей мусульманин сам себя называет таджиком; также называют его и прочие мусульмане.

Совершенно не то мы видим в первой группы. Членов ее составляют по преимуществу таджики деревень, окруженных узбекскими деревнями. Эти таджики вполне поглощены узбекской средой; они слились с узбеками земледельцами и главным занятием самих их служит земледелие; первый берет себе в жены дочь второго и обратно. Язык персидский, как роскошь и подобной обстановке, почти совершенно изгнан из семейств таджиков этой группы.

Кровь монгольская, как кровь сильнейшего народа, стала на столько преобладающей над арийской в этой группе, что нужно много наблюдательности, чтобы отличить такого таджика от узбека. Однако на столько бы ни обузбечился, если можно так выразиться, таджик, ни один род, ни одно отделение узбеков не признает его за своего, за узбека, но всегда отличит его названием таджик, а под худую руку – сарт. Утеряв свой арийский склад лица, таджики деревень удержали некоторые из обычаев и занятий, свойственных всех вообще таджикам и охоту к торгашеству. Узбек при пераой возможности обзаведется скотом, перейдет в степ к своим родичам и будет кочевать. Таджик узбек, скопив деньги, в большей части случаев, делается джаляб – сатаром ( перекупщиков, кулаком), а потом и саудагаром ( купцов); приобретет в городе или городском предместье лавчонку и прибавит к своему имени эпитет "бай" (богатый, значительный).

Узбек не охотно ткет; он выделывает мату, бузь, и редко – алачу. Таджик узбек мату и бузь почти не ткет; он берется за выделку более ценных материй, требующих большого искусства; он производит: адряс, аладу, каламу и хосу хорошего достоинства. Первый, говоря вообще, не любит пляску бачей: второй, и с лицом узбека, поклонник базымов и бачей. Точно также узбек не любит мулл и не посылает – разве при исключительных обстоятельствах – своих сыновей в медресе. Для таджика – узбека мулла всегдашняя мечта, он на муллу смотрит как на саудагара своего рода, и очень хорошо понимает, что с этим званием связанно тунеядство, зашибание ни за что денег, а потому при первой возможности отсылает своего сына в медрессе.

Таджики принадлежат к суннитскому толку, к которому по крайней мере официально, принадлежит вообще все население округа, исключая евреев.

Среднеазиятцы, чем более учены, тем более фанатичны и тем менее понимают истинное значение религии. Смысл названия "ученый среднеазиятец" будет объяснен в своем месте. Также следует разъяснит, что следует подразумевать под выражением "фанатизм" в применение к среднеазиятцу. Ошибается тот, кто выражение: религиозный "фанатизм среднеазиятца" поймет в обыкновенном, принятом всеми значении. Фанатизм, как бескорыстная религиозная ненависть к другому исповеданию и строгое проследование своему из одного принципа, если и присущ некоторым мусульманам округе, то иначе, как в виде исключения; такие особы и вообще во всех странах составляют редкость; тем более в Средней Азии. Вообще же таджик только кажется фанатиком в тех видах, чтобы можно было поставить себя на те точку, в глазах других, с которой уже легко будет ему достигнут доходного места и эксплуатировать грубость и невежество толпы. Для таких таджиков религия и деньги – синонимы. Они только надевают на себя маску фанатизма, но даже сами не верят, чтобы они и в за правду могли быт фанатиками; вернее сказать, они не понимают фанатического состояние человека. Бывший рьяный антагонист русских во имя веры, получив от них доходное место или подачку деньгами, становится их защитником перед другими одинаковыми с ним фанатиками. Он разъясняет им в чем суть дела. А они с своей стороны хорошо его понимают и начинают заискивать расположение неверных, чтобы тоже не упустит возможности чем ни будь от них попользоваться

В округе религиозность ест профессия; чистое поклонение идеям Магомета не существует в массе, муллы же, казии, богачи и монахи смотрят на религиозность, как на средство к обогащению приобретению почета, а потому исполняют требования своей веры исключительно наружно, на показ другим – перед толпой. Истинно –правоверный всегда сумеет выбрать место для молитвы и исполнения религиозных обрядов посреди народа. Чем моднее место, тем он долее будет совершать намаз. Мусульмане такое поведение молящихся объясняют подаванием примера другим. Такое объяснение при всей несостоятельности самого принципа, могло бы быт верно, если бы усердный богомолец, стоящий перед толпой, не получал за свою набожность материально вознаграждения, если бы он заранее не знал, что его ханжество доставит ему почет, место, место, вес его мнениям и тому подобный выгоды, и если бы он также усердно молился и без свидетелей. А он все это знает и вне толпы забывает о молитве, если же и совершать – ее, то как скучную обязанность, спеша сократит трату на нее времени….

Масса таджикского народа не религиозна; она равнодушно относится к постановлениям своей религии, избегает намазов, хождения в мечет, если видит что, от такого образа действия не пострадает материально.

Но если толпа отличается таким, нерелигиозными наклонностями в своей совокупности, если эти наклонности находятся в ней, как присущий массе, то, с другой стороны, эта же самая толпа требует от каждого своего члена порознь полной религиозности и не терпит от них никаких упущений в отношении веры. Масса не прочь уклонится от хождения в мечет ( что уже доказывается, по мимо прямого наблюдения, существованием раисов), не посылать своих детей в мактаб – хана, имеет противозаконную связь с женой своего соседа или бачею, не совершат омовения и проч. но если один из ее членов попался в одном из подобных проступков и наказан за него, то вся масса будет указывать на виновного пальцами, считать самым негодным своим членом, неверным. Попался – следовательно виновен; тайна, лицемерие в большом ходу у туземцев. Имамы рассказывают следующее: "до прихода русских, когда существовало должность раиса, в мечет ходило из 30 прихожан 15-20; с занятием же округа русскими и с уничтожением раисов, из такого же числа прихожан является в мечет на молитву 5 или много – много 10, и то исключительно старики. Духовно – полицейская власть уничтожилась – прекратилось и хождение в мечет.

Тоже самое следует сказать и об уменьшение учеников в мактаб- хана, и известно, что обучение детей у мусульман признается делом религии. Теперь уже, говорят жители, можно не посылать детей в школу, не тратится на их обучение.

На духовенство таджик смотрит, как на людей живущих его трудом, обзывает его неприличными именами, но в присутствии духовных лиц показывает по большей части глубокое к ним уважение.

По базарам шляются, ораторы; они рассказывают перед народом истории про святыми даже в настоящее время, и прочь. Между подобными проповедниками ест обладающие увлекательными красноречием. Но для таджика совершенно все равно, как бы рассказчики ни говорили: хорошо ли, дурно ли, - а всегда наберется вокруг его значительная толпа. В кругу этой толпы, жестикулируя и крича, расхаживает рассказчик, иногда с плачем рассказывая что ни будь очень трогательное из жизни святого. Таджики слушают внимательно смотрят на жестикуляцию рассказчика, но как только дело приходит к концу, толпа редеет. И рассказчику зачастую приходится конец передать пустому пространству.

Дело в том, что проповедники – о чем народ хорошо знает – оканчивают свой рассказ или проповедь обращением к карману слушателей, что не по душе таджикам; они слушают рассказчика – это правда, но смотрят на него, как на гаера, помогающего им веселее и бесплатно убивать свободное время.

Особенно таджики не любят монахов, мюридов и их главу ишана. Тем не менее и чернь, и муллы, и купцы жаждут выразить ишану публично свое расположение и преданность. Поклонится ишану, услышат от него привет себе при других, считается верхом благополучия для правоверного.

Когда до взятия Самарканда ученики медрессе (муллы) и духовенство подняли крики, призывая народ вступит с кафирами русскими в священную борьбу, начали подстрекать самаркандцев, следовательно, по преимуществу. Таджиков, к поголовному вооружению, то самаркандский бек приказал своим сарбазам усмирит оружием этот священный пыл духовенства. Сарбазы перекололи на дворе медрессе Тилла – Кары более 200 защитников веры, а народ не только не защищал их, но смерялся над ними и кричал: " наши муллы хотели сделаться сильными". По азиатски быт сильным и грабит. Почти синонимы.

Самый священный места Самарканда и его окрестностей находятся в невообразимом запущении. О благолепии их никто не заботится. На каждое, почему либо священное для мусульманина место, сами мусульмане смотрят, как на статью дохода. У гробниц святых до тех пор только живут его потомки или монахи, пока они приносит прибыл, привлекает поклонников; иссякнет доход- исчезли и охранители гробницы.

Деньги жертвуемый на исправление и поддержку замечательных мест. Идут в карманы тех, кому их дали. Ходжа –Ахрар ( мечет и медрессе) по общему уверению мусульманских ученных округа, владела святынею, кораном Османа; листы этого корана омочены кровью халифа, убитого в то время, когда он читал этот коран. Преданию нельзя верит2. Но не верим мы европейцы. Мусульмане же не имеют и тени сомнения в подлинности и священности ходжа-ахрарского корана. И тем не менее муллы этого медрессе, не задумываясь, продали свою святыню за 100 рублей, да еще в придачу к нем (100 руб. даже показалось им очень большою платою за Коран Османа) дали другой, небольшой Коран, написанный тоже куфическими буквами и на коже газели.

Самаркандцы считают на своих кладбищах более 6000свяшенных; однако нечего у них не содержится в таком запустении, так небрежно, как наполненная прахом святых кладбища; они даже не огорожены; нечего и говорит, что они не посещаются с религиозную целью.

Г. Гребенку, у которого мы заимствуем это описание, приходилось слышат следующее рассуждение таджиков: "вы русские, сильнее нас и если бы приказали нам переменит веру, то мы должны были и исполнить ваше приказание. Мусульманство между нами введено тоже силой. Наш народ податлив; разве муллы не были согласны на перемену веры; на то они много учились, мусульманство дает им хлеб. Но вы оставили нам нашу веру и за это мы вам благодарны".

Все роды деятельности, имеющие место в округе, не только знакомы таджикам, но, в большинстве случаев, имеют в них лучших представителей, а по некоторым из своих отраслей вместе с тем и единственных. Мы разберем таджика как земледельца. Ремесленника, торговца и ученого.

Таджики будучи разбросаны по различным местностям округа, занимаются всеми отраслями земледелия; они хлебопашцы, садоводы, огородники и скотоводы. Но во всех этих случаях они при первой выдавшейся возможности, только пред принимали, затрачивающие капиталь, а не посредственны деятели и не работники. Они сознают материальную выгоду владения землею и занятие земледелием, но сосредоточивать свои силы исключительно на нем, видеть все свое богатство только в земле – несообразно с их натурой, требующей большого круга деятельности и обладающей разносторонними способностями. Труд пахаря не под силу горожанину, да и таджик деревни не всегда сам пашет.

Имея возможность дешево приобрести работника из узбеков, таджик всю тягость полевых работ сваливать на него и на жен, а сам руководит ими и занимается посторонними делами. Сам таджик обрабатывает землю только в крайнем случае, когда у него мало земли. Между ними только есть безземельные. Но мы не знаем примера, чтобы токовые таджики нанимались для земляных работ; они обыкновенно делаются садовниками, конюхами, водовозами, прикащиками, мастеровыми, ремесленниками или мелкими торгашами, с основным капиталом в рубль или два.

В Средней Азии вообще нет фабрик и заводов, нет мастерских на широкую ногу, с затратою большого капитала на постройку здания, приобретение машин и наем управляющих и т.п. Здесь всякое ремесленное производство ограничивается, сравнительно микроскопическими размерами, разбивается по рукам, не сгруппировывается в одном месте.

Большая част ремесл округа сосредоточивается в руках таджиков: они имеют в своих мастерских больше рабочих и больше машин, нежели другие народцы; кроме того они не имеют, по некоторым ремеслам, не только соперников но и подражателей из других народностей. Как ремесленники, таджики выказывают себя положительно способным народом и, что весьма важно, у них заметно желание усовершенствовать свои работы, перенимать лучшие приеми, инструменты и подражать с хорошим образцам.

Если дат таджику – уст (мастер) образец известному ремеслу, то он, смотрят на все несовершенство своих инструментов, на их грубость и недостаточность, на йоту не отойдет от образца. Таджик переменяет инструменты, манеру работы, в нем не заметна жилка рутинера. О дешевизне их работы, сравнительно с работою русских мастеровым Самарканда, стоит 30-35 руб. Такой-же точно шкаф, и даже более добросовестно и скорее сделанный, у таджикских мастеровых обойдется от 15-20 а иногда и дешевле.

Таджики занимаются: вышиванием по различными материям и по коже, шитьем платьев, туземной, а в последнее время и европейской обуви; выделкой кож. Производством седел, свеч и мыла, шорным мастерством, литьем вещей из чугун3; кузнечным, золотым, серебряным и медным мастерством; плотничными столярными, токарными и гончарными ремеслами и проч.

Некоторые из перечисленных работ они производят ни базаре, в открытых своих лавках, другие в домах. За работу они берут весьма мало.

Уже несколько раз мы упоминали, что таджик по своей натуре, весьма склонен к торговой деятельности. Он никогда не пропустит случая даже на время быт торговцем, хотя бы самым мизерным, таким, какой нигде немыслим, кроме Средней Азии. Купить, что называется, на грош товару, достать на базаре место и сидеть с своим грошовым товаром по целым, дням, выручая по нескольку чек в сутки, это такое наслаждение для таджика. Котораго не таджик и представит себе не может! Жена и дети его сидят без куска хлеба, работают насколько хватает человеческих сил, а муж или отец весь заработок берет себе, прикупает на него товару и еще с большим наслаждением садит над ним. С тех пор, как таджик сделался купцом или вернее – торгашом, торговля делается уже его манией, а прибыли и увеличение товаров – исходной точкой всех его помыслов. Он с нечеловеческим терпением, чека за чекой сколачивает деньги (20 к) пускает их в оборот. Отказывая себе совершенно во всем, самом необходимом. Свой труд он ставит ни во что. Он переходит с базара на базар, странствует по всему округу, скупает на деревенских базарах или меняет на свой товар кур, яйца, деревянный ложки, нитки и проч., чтобы с барышем на чеку или на две перепродать все это на городском базаре. Берет в долг за проценты товары в городах, а на деревенских базарах перепродает их иногда дешевле того, за сколько сам взял. Но за то на выручения деньги он на этих базарах скупает по дешевые ценам арканы, мыло, веретена и тому подобное, и за все это на городском базаре выручит плату за забранный в долг товар и еще получит барыш.

Так или иначе изворачиваясь, не жалея себя, иногда голодая, таджик пробавляется с году на год; из копеек делает рубели, при счастье открывается свой лавочку, а не то – становится джаляп-сатаром от значительных городских купцов; ему верят товару на двести – пятьсот рублей. Он уже носит товар не на себе, а навьючивает его на лошадь и уже не ходит, разъезжает по базарам округа а с течением времени, сколотив капитал, прибавляет к своему имени эпитет бай (богатый) и делается настоящим купцом.

Большинство купцов округа прошли по описанной дороге. Многие из одержимых манию быт купцом кончают свой век не достигнув завидного положения "бая"; многие от усиленного желания поскорее разбогатеть и от рискованных променов разоряются в конец; их места занимают другие, а они обращаются в водоносов, мардекеров (работников) и проч.., с затаенною мыслю опят когда ни будь быт торгашем.

Отличительный характер торговли таджиков – довольство весьма незначительным процентом прибыли, быстрая гуртовая распродажа и отсутствие больших складов для товаров.

Купец – таджик не только заботится о высоких процентах, сколько о быстроте капитала; в течении года он сумеет обернут его раз десять и даже больше.

Натура таджика при всех поименованных родах деятельности выказывает себя подвижной, сангвинической, суетливой и месте с тем в известных случаях ленивой, беззаботной; об крайности в ней уживаются как нельзя лучше. Вот почему о таджиках составились два совершено различный мнения между русскими Туркестанского края; одни говорят: таджик ленив, другие - что они до крайности деятелен. Одни говорят о нем, как о поклоннике всяких удовольствий и забав, другие, как о человеке скупом, вполне преданном расчету, делу. Как объяснит происхождение этой видимой разногласии в мнениях о таджиках?

Когда таджик не имеет известного занятия, не получил товар, не устроился в том или другом отношении, когда он старается, например, что- либо приобрести, тогда он вес движение, вес упорная настойчивость; он не чувствует ни устали, ни жары, ни холода, и что особенно странно – он делается бесстрашным, действует, что называется, очертя голову. Он пешком или верхом переходит из города в город, из кишлака в кишлак, имея в виду только ту цел, которую он задался.

Но вот цел достигнута; деньги приобретены, товар куплен, сложен в лавченку, осталось продать его. Тут таджик превращается в ленивого неподвижного, совершенно апатичного человека. С утра и до вечера он, поджав под себя ноги, сидит в своей лавченка; бесстрастно встречает и провожает своих покупателей; глаза у него, когда нет этих покупателей, бесцельно устремлены куда-то; он бессмысленно смотреть в пространство, он скорее в такие минуты похож на истукана, нежели на живого человека….

Таджик апатично сидящий в лавке, рабочий, гуляющий бесцельно по улицам, наводят русских на мысль, что таджик по природе своей ленив. Они видят часы его отдыха, наблюдают его в то время, когда ему не для чего тратит свои силы и говорят: таджик апатичен, чего никогда не скажет тот, кто имел случай видеть таджиков в рабочие их часы, в те моменты, когда они еще только достигают чего-либо.

Деспотизм управителей Самарканда, системе шпионства, введенная во всей Средний Азии, а следовательно существовавшая и в Зеравшанском округе, произвол людей военных, чиновных и особенно полицейских и беспощадная казнь всякого, на кого сделан донос, - все это сильнее всего давало себя чувствовать горожанам и жителям ближайших к городу деревень, т. е. отражалось на таджиках по преимуществу. Совокупность всех этих давлений редко повлияла на склад характера таджиков. На их честность, нравственность, понятие об обязанностях. На любовь к жизни, на их семейную и общественную жизни и т. п.

Система такого давящего управления, веками действуя в одном направлении, выработала из таджика личность безотчетно скрытную, подозрительную до бесценности, дрожащую перед властями и влиятельными людьми, хвастливую, склонную к обману на каждом шагу, и при том кому – то детскому обману.

Если русские по какому –либо делу разговорится с таджиком и спросит: не может ли он, например, рассказать ему сказку, до которых таджики охотники, то он поклянется, что не только сам не знает ни одной сказки, но никогда, ни от кого не слыхал их, и даже не может указать на знающего сказки. Но когда этот же самый таджик познакомился с русским покороче, убедился, что его расспрашивают без всякой задней мысли, а так себе, по их выражению, "для забавы", и он видит что ему дают чай, да еще с сахаром, тогда он выскажется вполне, к сказкам прибавит кучу анекдотов, поверьем и даже расскажет то, что слушателю вовсе неинтересно. Но конец концов всегда один: знакомый таджик зачастит ходит, будет приводит своих приятелей, рекомендовать их с самой хорошей стороны, сам станет угощать их чаем, советовать им брат по больше сахару и прятать его в карманы, жаловаться на казиев, полицейских и просит себе или своему приятелю хлебное местечко. Имея тамыром (приятелем) русского или туземца, но занимающего видное место, таджик хвастает этим перед своими знакомыми и приводит своих приятели к тамыру собственно для того, чтобы убедит их, что он хорошо им принимается. В чайных, на базарах, на гуляньях он с чувством собственном достоинство громко будет рассказывать окружающим его и не всегда даже ему знакомым, как он запросто в этот день пришел к своему высокопоставленному другу, как тот бросился к нему на встречу, начал его обнимать и не знал, где бы усадит его, чем бы получше угостить. Прощаясь, он очень упрашивал почаще к нему заходит. Окружающие слушают рассказчика с завистью; в их глазах он становится лицам, которого расположение следует заискивать и знакомство с которым становится делом хорошим, пожалуй – и прибыльным. Рассказчик дает пищу толкам и пересудам, его начинают метит на вакантное место и проч.

Вы идете по базару, вас окружает толпа; с криком. С подталкиванием протискивается заметивший вас ваш тамыр, протягивает вам обе руки захватывает ими вашу и вы чувствуете что они нарочно дольше удерживает ее в своих. Это он делает не без цели; он потом будет говорит" видели как, обрадовался мне тюра, как он сжал мне руки не вы пускал их, не хотел меня отпустит от себя". Сказав вам два три слова, таджик приятель объявляет вам, что у него много дела и что он, вследствие этого, дольше не может оставаться вами . Это фраза произносится громко и служит для окружающих неопровержимым фактом, что он с русским тюрей находятся на короткой, приятельской ноги; и на че он должен был бы ждать он тюры позволения уйти.

Таджик льстив и некогда не применят воспользоваться удобным случаем, чтобы наговорит кучу комплиментов. Он говорит их или прямо, что называется, в глаза слушателю, или обращаясь посторонним, присутствующим выражается в третьим лице о том про кого он говорит. Любовь таджиков к комплиментом и особенно к вычурным сравнениям, гиперболам и прочь., весьма замечательно. Солоно иной раз приходятся нашим переводчикам….

Нахальство и лож таджика, как и вообще средне - азиатца, переходят все мыслями границы, когда он является свидетелям из за крысий, подкупленным. Следователь уличет его в одном несправедливом показание он в замен его выставит десть таких же ложных показание, если следователь или вообще разбирающий дело будет на столько опытен, что постарается с помощью других свидетели, различными сопоставлениями фактов, и сторон дело доказать, что и эти десять показанный тоже неверны, то он выдвинет целую батарею новых, примет присягу в не подложности их и проч. Ложный свидетель будет извертываться путать все дело до тех пор, пока не выяснится, что он подкуплен и зачастую за двадцать, за сорок копеек. Как только убедился он, что разбирающему дело известно о его подкуп, он спокойно сам сознается в том и даже объявить, что он бишара, не имеет на что купить себе лепешку, а потому хотел ложным свидетельством заработать немного денег.

На ложных свидетелей большинство туземцев смотрят как на своего рода промышленников, желающих трудом зарабатывать хлеб. На них не показывают пальцами их товарищи. Они – торговцы-и больше не чего!

Жизнь ближнего таджики ( тоже следует сказать и о других народцах округа) ставят туземцы не во что убыть человека, а потом мучится угрызениями совести – немыслимо для всех таджиков вообще. Точно также таджики на убийцу не смотрят как на человеку, унизившего себя этим поступкам. Зарезать барана, зарезать человека- для них все равно. Без нужды некто не станет резать барана, следовательно тем более человека,- так рассуждают среднеазиаты палач на руках которого при быках не высыхала кровь, пользовался от всех почетам, и все считали за честь держать эти руки в своих руках.

Вид постоянной резней, бывший при эмирском правлении вид крови, трупов с перерезанными горлами до того приучил таджиков к насильственной смерти, так это сделал необходимым в их глазах, что они потеряли всякое поползновение к борьбе за жизнь; для таджиков борьба немыслима когда раз уже стало ему известно, что его зарежут никто, кроме разве диких американских воинов апахов или японцев, не расстается так спокойна с жизнью, как среднеазитци. Мы выдели, говорит г. Гребенкин приговоренных к смерти и не замечали в их лице не тоски не страха, ничего такого, что выражало бы желание избавиться от приговора; полное равнодушие, совершенная покорность постигшему – вод что отпечатлевается не лиц приговоренного.

Но этот стоицизм, это пренебрежение к жизни не ест следствие глубокой веры в общения Магомета, но ест продукт мусульманство, давнего гнета привычки видеть убийство насильственно смерть вокруг себя в течение многих лет; это отсутствия мысли и невозможность ее зарождение среднеазиатском управлении, мысли том что человек гладить своею жизнью и что никто не имеет прав отнимать ее у него. Пытки и истязания, которыми так щедро угощали правоверных их правители, при тупили у них чувство, образовали сильную волю, на учили скрывать в самых себя мучения физической боли: к чему их обнаруживать, когда известно, что окружающие могут только смеяться над страдающими, но не сочувствовать к им!

Мы видели раненных, изувеченных язвами; один взгляд на раны и язвы этих несчастных леденил чувство европейцев. Но больные относились к своим ранам и язвам как фельдшера на перевязочном пункте относится кранам жертв человеческого самодурство- войны. Они без страстно ощупывали размозженный свои руки и ноги, грубо разворачивали рани и говорили " не зажевет!" Ни стона, не признака страдания не написана было на их лицах. Одно только можно подметит на лицах таких несчастных: это злость на что то вообще, но не на что в частности

То, что сделала таджика легко смотрящим на свою жизнь, терпеливо приносящим физический боль и устранило от него душевные страдания, то самое образовала из него трусь, неспособного сознательно холоднокровно смотреть в лице смерти, когда ест выбор: оставаться на месте или бежать по дальше от опасности. Пример наших войн в Средней Азии достаточно убеждает нас, что таджик трусь. Трусам его обзывают и узбеки в сущности такие же трусы. Название сарт которое узбеки презрительно бросают таджика, объясняется ими, как равнозначаще с словам баба.

Сами таджики говорят, при себя следующие: " мы не любим войну, мы имеем дома, землю лавки; мы работаем и можем быт сыти своими трудами. Война нас разоряет. Узбеки – дело другое! Они тогда только и сыти, когда ведут войн; война делает бедного богатым и обратно. Наконец, мы не знаем: за что нам должно драться с другими! "Политика подобно войны, мало занимает таджика, если результаты ее не могут отражаться на его благосостояние; так же точно он мало следит из административными переменами. Для него все ровно: кто бы им не управлял, лишь, бы его материальная выгоды не страдали.

Вот почему купцы, ремесленники и прочие производители таджики всегда будут на стороне русских; они уже узнали, что под русскою властью они более гарантированы от притеснений, разных несправедливых поборов, вообще от всего, что так или иначе может влиять на материальную сторону их быта. Духовные же из таджиков, тоже в силу своих материальных выгод, всегда противодействовали и будут вперед противодействовать русским.

Таджики так привыкли к тому, чтобы над ними властвовали пришлые, так часто переходили из города в город, из одной провинции Средней Азии в другую, что они считают себя каким то наносным элементом, оторванным от почвы, бывшей, когда то их отечеством то место, на котором зарыть прах их предков, имеет такую же цену в их глазах, как и то, где зарыты их кровные враги. Отечество - непонятно таджику, как идея отвлеченная. Он будет защищать свой дом, землю, капитал, может быт да же жену и детей от разграблена неприятелем; но, узнав, что не приятель не имеет желание его грабить как частного человека, что дело идет о признание новой власти, он спокойно подчиняется новому правлению и обращается к своим прежним занятиям.

Игра, пари сильно увлекают таджиков. В каждом городе Зеравшанского округа ест особые дома и переулки, куда собираются таджики для игры. Домах играют преимущественно по ночам, а переулках- днем. Игроки иногда проигрывают все; они играют с большим азартом: деньги, одежда, домашний скот, даже жена, сестра, дочь, сын все идет на ставку. В игорных и местах воспитываются разбойники и воры. Играют в карты, кости, чет и ни чет и в другие игры.

В этих же домах пьют арак, покупаемый у евреев, местное вино бузу и отравляются куренем кукнара, банга и тому подобным. Впрочем для систематическим отравления курением и напитками существуют особая заведения. Около игорных домов находится публичный дома, дома бачей… Вообще около них сосредоточиваются подонки общество.

Игорные места и дома служат притонам не одним малосостоятельным, но и богачам; однако играют по преимуществу молодые из богатых. Нам не известен не один богатый игрок, который был бы пожилых лет. Из бедных же, кажется, чем стари, тем он более завзятых игрок.

В игорных домах и на игорных местах можно встретит массу зевак, которые, так сказать, только выжидают удобного момента. Чтобы самим набросится на игру, поставить деньгу на карту. Такие присутствующие иногда держат пари за кого не будь из играющих и проигравшись на пари в пух и прах, сами начинают играть.

До чета и на чета некоторые из таджиков и вообще из среднеазиатцев до того пристращается, что не могут пробит минуты, чтобы не играть в эту игру самим с собою. Нам приходилось иметь дело с такими субъектами подследственными делам. Сидя при допросе, они то и дело перебрасывают ни большие камешки из одной руки в другую быстро сосчитывают что вышло: чет или ни чет? Они точно помешанные: на вопросы отвечают не в попад, потому что не слушают не чего занимаясь игрой.

При шахматных пари (шахматы играют публично) каждый из держащих пари имеет права предлагать свой ход, который слух обсуживается другими. Удачный ход или промах противников вызывают взрыве хохота. Крики удовольствия, остроты, за которыми не редко следует потасовки с противной стороны.

Таджики делятся на духовных и светских. Духовное звание или приобретается рождением (ходжи и сеиди) или должностью( кази, мулли, имами и прочь.) как те, и другие ставит себя выше всех остальных таджиков; они записные ханжи и имеют значительное влияние на общественное мнение. Представители их держат в своих руках остальных своих сотоварищей, знакомятся только с богатыми купцами или важными должностями лицами и выказывают полнейшие призрение к мелким торговцам, рабочим и не богатым земледельцам, которые за их грубое обращение платят им наружным почтением, унижением себя в глазах таких важных особ, и нас мишками или сплетнями за глаза.

Светская част с таджикского населения имеет своими представителями богатых купцов и земледельцев. Влияние этих представители на массу оперяется на более существенное, нежели влияние духовенство- на деньги. Ремесленники, мелкие торгаши и земледельцы всегда находится в зависимости от капитала. Ели еще прибавит, что многие богатые из купцов делают в известные праздники угашенные народу, томаши, то станет очевидным для тех кто хотя немного знаком с средней – азиатским населением что первостепенное купечество известно массе, пользуется ее расположение, а вследствие этого купечество имеет и значительное влияние на вес народ; так как в среде народа находится много личности, интересу которых тесно связаны с интересами купечества, то следовательно всегда ест и их агенты.

До занятий нами Заравшанским округ народ за купечество, а люди служилые (не всегда, впрочем), - за духовенство. В этой борьбы купечеству необходимо была вести дело свой очень и очень осторожен; они играли с огнем; противники их, прикрываясь религию, основывали свой доказательства в пользу войны с русским на указаниях Корана и могли всякого, открыто идущего против их мнении религии переход на сторону кяфиров. Но в купеческой парты сосредоточилась все интеллигенция Средней Азии и все капитали много уравновешивались силы боровшихся.

С занятиям округа русскими, борьба между купечеством и духовенством далеко не прекратилось, а на против, приобрела большую энергию. Но теперь перевес видимо на сторону купцов. Духовенство шипеть, изливает все желчь на русских, но может этим занимается, так сказать, клеймо, в органичном кружке. Народ им не доверяет и в большинство случаев рад радехонек с приходом русских может на них меньше тратится.

Деты богатых купцов и духовных редко когда переменяют профессию своих отцов. Деты же незначительных купцов, ремесленников и земледельцов при первом удобном случаев предостаточных материальных средств и возможности получит образование в медрессе, выходят или муллами, или муфтиями и мерзами.

Выше духовенство и купечество, мете с должностными лицами составляют аристократию округа. Знакомство аристократия ведет только за своим кругом, разбиваясь все таки на много кружков. Народ аристократию знает приходить к ней в дома по делам, название томаше, хвастает а свой середе знакомством аристократии но своих домах ей не видеть разве ничейно какой не будь важный духовный или богатый купец зайдет на минутку к обыкновенному смирному., и тогда осчастливили таким посещение таджик долго, долго будет весьма рассказывать про знаменитой повешение и про любезности, которые ему говорила "особа", хотя это особа, ради сохранение свои важности, почти все время глубоко мысленно молчала, в любезностях же рассыпался сам осчастливлены хозяин. Соседи с завистью узнают о приезде особый, сбегаются во двор к счастливцу, но взойти в комнату, где особа сидит было они бы через чур невежливо. По этому они ограничиваются только тем, что сложив на крест руки на груди, подходят к дверью комнаты, занятий особый и кланяясь в пояс произносят ассалям-алей-кум. На это особа делает чуть заветное кивок головою и отвечают: " алейку-кум-асалам". Получив в ответ таджик, не разгибаясь пятится назад и входит в толпу.

Поседев немного , особа уходит. С надутой важностью, медленным шагом он подходит к своей лошадью, среди без мольной толпы пораженной его величием. Все кланяются ему низкими поклонами, хватаясь обеими руками за живот, как требует среднеазиатский этикет. Особа осматривает присутствующих… вдруг ему почему не будь захотелось обратит на одного среди их свою внимание., он делает ему кивок головой и протягивает руку. Почтенный такою явною, публично выраженною благосклонностью жаленой, вырывается из толпы, сгибается три погибели, протягивает обе руги в перед, схватывает ими руку особый, прокладывает ее к губам и ко лбу и держит у лба некоторое время. Потом оставив в руку особый, он шепчет молитву и не разгибаясь, мятется в толпу. Окружавши, все толпа, смотрят на эту сцену с умилением а осчастливленного, когда он вытиснится в толпу не переменно двое или трое потреплют по спине.

Особа подходить к лошади и хочет на нее садится. Все бросают к ней: одни поддерживает его одно под руки держат стремя и вҷкладҷвают в него ногу. Хозяин же левом

Гость на лошади.

Если он первостатейная особа, то хозяин и многие из присутствующих следуют за его лошадью и по сторонам пешком, и провожают таким образом почетного гостя до его дома. В противном случае проводы оканчиваются у угла квартала или даже в конце переулка того дома, который был посещен особою. Этикет таджикский не позволяет важному лицу ехать по городу без сопровождения пеших служителей, скороходов. Если лицо иметь палку, то ее несет главный скороход.

Когда высокий гость едет по улице, на крышах домов стоять и отвешивают поклоны все желающие в свою очередь быт когда не будь осчастливленными. В щели дверей, заборов, ворот смотрит не одна пара черных глаз таджичек. Особа проехала, но квартал все еще находится в волнении, копошится. Идут россказни подробно передается, что он, именно смотря на него, больше нагнул голову, делая поклон всем, при чем даже улыбнулся иные не нахвалятся его объемистой чалмой уверяют что только праведные могут имеет такой важный вид каким Аллах одарил особу. Женщины – соседки бегут к жене взысканного милостями особы засыпают ее вопросами, расспрашивают; что она подсмотрела особенного в важном лице и тому подобное; сообщают друг дружке, как было бы приятно быть женой такого лица, причем высказывается, что жена подобного почетного правоверного не может носить ничего другого, как канаус и материю фарные. Только и слышатся возгласы, да вздохи; "хаир, хай!"

Сыновья аристократов составляют цвет молодежи округа; они законодатели мод, дают реноме лавкам, чайным, парикмахерам, бачам и проч. и проч. Они тратят отцовские деньги и делают долги. Им верят в долг не меньше чем прежде верили деткам европейских аристократов, тузов. Все их знают, все готовы им услужить, разумеется в надежде около них поживиться. Они играют в разные игры, пьют.

Праздник для всех и для бедных и для богатых для знатных и для черни одинаково любезен; все с одинаковым нетерпением поджидают праздника. К годовым праздникам каждый таджик будь он старик и мальчик непременно купит себе какую ни будь обнову для своего туалета; в крайнем случае – застежку но все же купить что ни будь . а чуть позволять средства он обновляет и вес туалет.

Опишем праздничный день.

Утром часов 7 таджик начинает одеваться. Окатившись холодной водой он надевает чистое белье сурмит брови подводит глаза. Жена или сестра помогают ему одеваться , прикрашиваться.

Халат пояс не так сильно занимают таджика как чалма , он повязывает ее перед зеркалом переменяет повязку несколько раз, к лицу ли ему такая-то повязка чалмы и только убедившись, что чалма навернута на голову совершенно к лицу, он выходит из дому.

По улицам он идет, закинув голову к верху(мы говорим о таком таджик, который купил к празднику вес новый туалет), причем сильно размахивает руками, но шаги делает маленькие и идет медленно, что делает походку его неестественной и смешной. Встречая знакомых, хуже его одетых, он не узнает их и проходит мимо. Дороги он никому не уступает, почему то и дело сталкивается с проходящими.

Выйдя из переулка на площадь, наш гулящей таджик напускает на себя еще больше спеси, если только это возможно. Он заходит к знакомому купцу в лавку, садится в ней и посылает за чаем в чайную. Чай принесен. Таджик пьет его, презрительно посматривая на проходящих. Халат у него полуспущен с плеч, видна белая рубашка.

Время от времени он снимает чалму, потряхивает тюбетейку над головой и опахивается рубашкой, как веером: это все делается для того, чтобы показать проходящим, что он не в меру выпил чаю и чувствует необыкновенную жару. Если в это время в лавку войдут старая, уважаемая лица, он непременно выставит ногу и будет ею шевелить - неуважение полнейшее. Подобный поступок может, по таджикскому этикету, позволит себе только старший перед младшим. Проходящие рассматривают наряд нашего гуляки, толкуют о доставках владетеля подобного костюма, перебирают шикующего по косточкам, одним словом обращают на него внимание, чего и добивается каждый таджик. Посидев достаточно долго в одной лавке, таджик переходит в другую, где повторяется тоже самое.

Также точно, с несущественными изменениями, поступают и все купившие себе обнову, т. е. все достаточные люди из таджиков. Уже под вечер, выпив не одно дюжену чашек чая, вдоволь натешив свое самолюбие, намозолив своею особую глаза всем, вызвав достаточно зависти, показавший себя таджик идет домой. Дома, вертясь в своем наряде перед женой или сестрой, он с мелочную подробностью и с прибавлениями против действительности, рассказывает им: как он щель по улице, по площади, сидел в лавке, сколько выпил чаю с сахаром (хотя может быть пыль и без сахару), как прохожие удивлялись ему, костюму его и важному виду, как он известному лицу за то, что тот не дал ему дороги, наговорил дерзостей и заставил при всех его извинятся перед собой и проч. Жена только успевает делать возгласы: "хаир! Хаир!" и временами прибавлять: "да я всегда была уверена, что ты знаешь, как себя держать; ты не похож на своих соседей". А выслушав все от мужа, она спешит к соседке, чтобы с прикрасами передать ей невероятно замечательная похождения своего мужа. И долго после этого события ни муж, ни жена не дают никому покоя своими рассказами, а им другие о том же предмет.

Наряд, одежда в таджикской среде играет весьма важную роль, служит оценкой деятельности, положения в обществе. Таджик по платью встречает, по платью же и провожает. Кто всегда одевался хорошо, щеголял своим платьем и вдруг появился на гулянье в старом, тот вызовет на счет себя со стороны его знающих или только видевших его хотя бы один раз, самая щекотливая замечания и пересуды. Сейчас же пойдут предположения о его мотовстве игре в карты пьянстве и проч. Предположение переходит в уверенность с прибавлением сомнения о достоинстве его, как мусульманина: "пока он был добрым правоверным , до тех пор пророк был щедр к нему, не лишал его богатство, предохранял от пророков" , говорят досужие языки. Вот почему таджик будет отказывать себе в пище , в поправке своего жилища , но постарается появляться в людном месте в праздничные дни в обнове, одетым , не хуже того , как его привыкли обыкновенно в такие дни видеть. В будний день , за малыми исключениями, таджик ходить в отрепьях.

1.Народы России. Этнографические очерки. // Природа и люди, Санкт- Петербург. 1880 г. Стр. 608-635

Стилистические и лексические особенности текст автора приведены без изменений в соответствии с нормами литературного языка того времени.

Подготовлена С. Бобомуллоевым.

2. На Коране впрочем видно что-то похожее на ледысркови.

3. Льют колокола (в Каты-Кургане), плиты и проч.