Единственное достоинство в том, чтобы поддерживать память обо всем, что на тебя повлияло, единственный способ сказать "спасибо" и "до свидания" с помощью магического действия – хранить в своем безмолвии все, что любил.
Карлос Кастанеда

В последний день октября 2015 года умер художник и кинематографист Талгат Асыранкулов. Познакомились мы с ним летом 1992 года на Иссык-Куле. Таким образом, я знал его 23 года, а это практически весь период независимости (от 1991 г.). А поскольку наша жизнь отражает в себе и историю страны, историю общества, то и жизнь Талгата несла в себе все силовые линии, перипетии, свет и тени нашей общей истории.

Когда мы познакомились, он жил в подвале пятиэтажного жилого дома. Жил и работал, там была и его мастерская. Это был район верхней Ботаники, район старого аэропорта ("портов"), парка Дружбы (неизвестно за что переименованного в "имени Ататюрка"), там же находилась мастерская моего отца, я сам живу неподалеку, ходил через эти районы к отцу, и просто шатался с детства, это мои места. И вот, значит, появилась новая привлекательная точка на карте – подвал Талгата. Там было очень неплохо, уютно даже, хорошо было сидеть, разговаривать, особенно в холодное время года. Картины, краски, книги, проигрыватель с пластинками – классический образ мастерских художников, "парижских мансард" или подвалов советских нонконформистов, андеграунда. Мне это нравилось, это было с детства мое, родное, в крови, и в Бишкеке, к началу 90-х стало исчезать, а тут я вновь на это набрел, поэтому мне нравилось еще больше. Еще один "мой" островок в уже начавшем меняться родном городе. Впрочем, тогда "нашего" было еще много, город еще жил. Тогда Талгат жил как настоящая богема (он и был по сути своей подлинной богемой), порой ему даже есть было нечего. Но он был молод (я еще моложе, юноша совсем) и не унывал. Там же, в подвале я познакомился с художниками Диасом Устемировым и Эркином Бейшенбаевым ("Капитаном"). Хорошее было время, легкое, несмотря на полный развал всего. Советский Союз исчез, но жизнь в 1992-93 годах была по инерции еще советская, и очень сюрреалистическая. Помню, первые полгода (после декабря 1991) вообще не укладывалось в голове, что прежней страны нет, не верилось, выглядело глупой шуткой, наваждением. В магазинах исчезло все, а "комки" и "челноки" еще не появились, все выживали как могли, стали выносить вещи и продукты на стихийные "пятачки", еще ходивший советский рубль страшно обесценился, цены выглядели астрономическими после советской стабильной неизменности (впрочем, сюрпризы перестройки нас к кое-чему подготовили, но только не к развалу страны). Спасали советские запасы и натуральное хозяйство. Торговля в 1992 г. напоминала торговлю в каком-нибудь 1918-м (в то время я часто перечитывал в терапевтических целях "Окаянные дни" Бунина, многое совпадало буквально, а уж психологически на все 100 %). А мы скидывались, покупали портвейн или вермут (хорошая была наша бормотуха!), выпивали в подвале или на ходу ("с горла") и шли гулять. Болтали, шутили, что-то подмечали, над чем-нибудь издевались, иронизировали, встречали знакомых, занимали, обрастали компаниями, брали вдогонку, но уже покрепче, с водкой были перебои, покупали самогон у какой-нибудь бабы Любы. Так и прожили пару лет.

К началу 1994 г. Талгат выбрался из подвала, причем во всех смыслах. Он поработал художником на фильме "Селкинчек" Актана Абдыкалыкова, потом стал работать на студии "Ордо". Наступила постсоветская эпоха. Эпоха надежд, иллюзий, новых возможностей. Все оживились. Что характеризует любую историческую эпоху в любой стране? Отнюдь не так называемые "объективные показатели", допустим, объем ВВП или цифры импорта-экспорта. Люди воспринимают свою жизнь и свою страну в образах и символах, эстетически и духовно, пытаются постичь некую органическую целостность жизни-истории. Последнее лучше получается у художников (в широком смысле этого слова) и философов. Вообще же, это миссия гуманитарной интеллигенции и интеллектуалов; формулировать ощущения, интуиции, переживания народа и общества, переводить их в рациональное, умозрительное поле, строить на этой основе идеологические концепции и возвращать в общество для его развития. Так вот первая половина 90-х была очень активным и интересным периодом, Кыргызстан бурлил. При том, что объективно ничего хорошего не происходило. Вчера мы были частью великой державы, одной из двух мировых супердержав, сегодня стали медленно, но неуклонно сползать к "банановой республике". Спасала советская инерция, советские заделы, советские люди (еще не подросли рожденные в конце 80-х – начале 90-х, "дети капитализма и глобализации"). Поэтому в целом царил оптимизм и подъем. Президент-академик, интеллигент, не то что бывшие партократы в соседних странах, тряпки новые появились, машины, магазины, растворимый напиток "Инвайт", "Орбит" без сахара, пиво круглосуточно, первые марки кыргызской водки, поначалу весьма неплохой (началось с "Кара-Балты"), частное телевидение ("Пирамида", затем "Асман", причем к "Пирамиде" было отношение пренебрежительно-насмешливое, называли его "колхозным", таким оно, впрочем, и осталось).

И кстати, о телевидении. В начале 1997 г. Талгат вдруг вышел на меня (до этого мы года три не общались), сказал, что он стал директором или президентом НБТ (Независимое Бишкекское Телевидение) и собирает команду. Я стал работать на НБТ, делал программу "Патруль НБТ", потом "Бишкекские Миры". Самое забавное, что поначалу мы действительно были независимым бишкекским телевидением. Собрался коллектив, равного которому в кыргызском телевидении не было и уже не будет, у меня это было лучшее место работы в жизни. Мы действительно шли на работу как на праздник, работали сутками и сутками же балдели. Стали лучшим телевидением в кыргызской истории, местом притяжения всего самого яркого, свежего, талантливого в тогдашнем Бишкеке. Участники того коллектива до сих пор вспоминают 1997-98 годы как бразильский карнавал и золотой век. Сейчас, вспоминая то время, я думаю, что именно вторая половина 90-х была неким "окном возможностей", пиком постсоветского, какой-то зрелостью того, что началось после 1991 г. Люди еще не устали душевно, еще не разочаровались, культурный и образовательный уровень был еще высок, тогда советское удалось соединить с мировым, и это осуществили люди 25-40 лет. Все это было выпукло выражено в тогдашнем НБТ. При Талгате. Причем проблемы возникали, когда он начинал пытаться "соответствовать", играть в менеджера, и все становилось замечательно, когда он отпускал себя и вновь превращался в безалаберного богемного художника. Тогдашним НБТ не нужно было "руководить", мы добились образцового демократического самоуправления по типу каких-нибудь коммун или фаланстеров. Но конечно, праздник не может длиться вечно, все когда-нибудь заканчивается. Наш коммунизм тоже закончился. Люди стали уходить. Я ушел одним из первых, потому что Талгат сказал, что программа "Бишкекские Миры" не самоокупается, а спонсоров не нашли. Наступали капиталистические будни. Закончился ХХ век. А вскоре и сам Талгат уволился.

Мы опять не виделись или встречались очень редко, случайно несколько лет. Стали более менее регулярно видеться, когда он монтировал свой фильм "Райские птицы". Очень красноречиво говорящий о Талгате (фильмы вообще как рентген или дневник, все сразу видно). "Райские птицы" был очень талантливым и интересным по материалу, но напрочь лишенным идеи и режиссуры. Но как понять, если не попробуешь? Талгат видимо это почувствовал и отныне занимался только своим делом – был художником-постановщиком. Его знали, приглашали, и у нас, и в Узбекистан, Казахстан, Россию. Он поработал с Сергеем Бодровым-старшим на "Монголе", побывал в Монголии и потом рассказывал, какая степь психоделическая вещь.

После 2005 года мы стали стремительно терять последние иллюзии и понемножку прозревать и трезветь. Особенно когда не оправдались надежды, связанные с "революциями", сначала с первой, затем со второй. Этот период продолжается и сейчас, мы в нем находимся. И вот где-то с 2008-го мы опять стали общаться с Талгатом относительно регулярно, в основном в Гильдии безработных кинематографистов, этом римейке Запорожской Сечи или Телемской обители. Пробовали участвовать в нашей кинополитике, хотели что-то изменить. Ничего из этого не вышло. Могло получиться и получалось в конце 90-х и в нулевых, а в десятых годах ХХI века уже не хватало человеческих ресурсов, их критической массы, другая антропология пришла. Да и страна изменилась. Второй Швейцарии из нас не получилось, получилась вторая Гватемала. В последний буквально год его жизни (но кто же об этом знал?) мы много говорили о Пути, о религиях, метафизике, магии, нам обоим нравился буддизм и Кастанеда. И я рассказывал о посвящении, инициации, в частности об алхимии. Алхимическое посвящение или стадии великого делания (Opus Magnum) проходятся как три этапа: работа в черном или nigredo , работа в белом или albedo, работа в красном или rubedo. Первый этап символически рассматривается как спуск в ад, растворение материи, умирание. Мы должны спуститься в ад, круг за кругом изжить, исчерпать все низшее и животное в нас, достичь самого дна, как бы лечь в могилу (у алхимиков это называлось "путешествием вглубь земли") и воскреснуть, подняться на поверхность другими. Теперь наступает второй этап – работа в белом. Но нам, поздним людям осени мира, продвинуться бы в нигредо достаточно далеко, это уже достижение. А то мы рассудок путаем с интеллектом, эрудицию с посвящением, психологическое с духовным.

Талгат именно в последний год своей жизни вплотную подошел к работе в черном, уже начал ее фактически. И в этом смысле воплотил собой состояние нашей бедной родины. Потому что начался спуск в ад, умирание, и кто этого не понимает и не чувствует, никогда не поднимется. И какие хорошие были эти последние разговоры! Мы словно вернулись в 1992 год, в тот мифологический подвал! Два уже немолодых мужика.

Пустеет наш Город… С Талгатом мы потеряли одного из самых ярких, артистичных, подлинно современных персонажей. Еще серее, безжизненнее, бессмысленнее стало вокруг. Я никогда не был так называемым "оптимистом", нет, если грустно, то отдайся грусти целиком, исчерпай ее, возможно, это тоже некий круг ада, который надо пройти. Работа в черном. Талгат не закончил ее. Значит нам продолжать.

Эмиль Джумабаев