В список нематериального наследия ЮНЕСКО (Instangible Cultural Heritage Lists) от Казахстана должен быть включен Кодекс чести казахского воина-номада "мәртлік" (martlik)

Часть 1.

"В будущем новый центр человечества
может переместиться…
дальше вглубь континента,
куда-то между Китаем и Россией
(двумя историческими укротителями
евразийских кочевников"

(Арнольд Джозеф Тойнби, 1889-1975,
профессор, британский философ,
историк, футуролог).

1. Казахская Традиция может стать духовным драйвером для антропологически ориентированной цивилизации будущего и моделирования нового типа Homo Moralis.

Современные философы озвучивают страшный диагноз человеческому сообществу: по сути исчезновение, уход Человека с исторической сцены и замена его другим существом (киборгом, мутантом, транс- или постчеловеком). "Проблемность усугубляется тем, что мировое экспертное сообщество пока не выработало согласованного видения того, что с этими изменениями можно и нужно делать, как их можно адекватно описать и какие рядом предложить новые образы и представления о человеке. Эксперты не имеют ни ясных новых представлений о человеке, ни тем более согласованного видения" (С.А. Смирнов). В то же время предполагается, что альтернатива, возможный созидательный антропологический тренд это - духовное преображение Человека, поиск и созидание нового Антропотипа.

Последовавшее за актом провозглашения политической независимости (1991 г.) этническое возрождение Казаха в XXI веке совпало по времени с беспрецедентными духовными вызовами планетарному человечеству. Осознание и принятие ответственности за судьбы человечества, равно как и за свое национальное будущее неизбежно должно внести коррективы в национальную модель молодого независимого государства.

Сегодня стало уже очевидным, что постсоветскому миру и Казахстану в особенности незачем заниматься буквальным повторением "капитализма" (рыночной экономики и либеральной демократии) - в том смысле, чтобы обязательно переболеть всеми недугами Запада, типа продвижения гей-культуры, постгендерных людей, абсолютного отрицания соборности и ортодоксальной духовности, уничтожение аристократического духа, дегуманизации человека под влиянием культа потребительства и др. Заметим, что идея о необходимости минимизировать негативные последствия глобализации для своей нации звучала во многих работах и выступлениях Первого Президента РК Н.А. Назарбаева.

С другой стороны, требуется более глубокое переосмысление Этничности, Традиционализма, Аристократизма и других важных категорий. На основе реинтерпретации культуры и своего исторического опыта нам необходимо одухотворить и осовременить Казахскую Идею, открыть глубокий смысл "Казахскости" (Kazakhness, Qazaqlyq) и выстроить действенную культурно-цивилизационную модель страны.

В своей завершенной форме Казахская Традиция в плане геокультурного пространства идентифицировалась с воинственным Номадизмом тюрко-монгольских племен Евразии, в то же время по культурно-цивилизационному коду отличаясь от мира восточных кочевников сбалансированной интеграцией в духовное поле Ислама. Посредством исламизации тюркский номадизм обрел две важные вещи, неизбежные на пути к Цивилизации: Этику и Рациональность.

Самым захватывающим моментом при реконструкции исторической судьбы и духовного наследия нашего многострадального народа на фоне острого Антропологического Вызова человечеству третьего тысячелетия будет то, что истинная Казахская Культура в ее "золотой век" (а это примерно XIV-XVI вв.н.э.) являла собой всеобщий культ Совести и Чести ("Ар", "Ар-уждан", "Намыс"), Доблести и Благородства ("Ерлік", "Мәртлік", "Бекзатлық"), Мудрости ("Ақыл", "Даналық").

Сообщества конно-кочевых номадов Евразии изначально возникали в результате естественного отбора, когда лишь самые храбрые, стойкие, терпеливые, преданные смогли войти в "касту" профессиональных воинов-завоевателей (степных "кшатриев"). Так, мир для Казаха оказался навсегда поделенным на два лагеря - массы презренных продажных тварей и благородных героев (у тюрков "ер"). Смысл земного существования для наших предков состоял в том, чтобы стать героем и совершить подвиг - на поле боя или в духовном поединке с самим собой.

О гипертрофированном чувстве чести, культе благородства, восхвалении Человека-Рыцаря свидетельствуют исторические летописи о тюрках, традиционные казахские генеалогии, богатейший фольклор и уникальный героический эпос, сохранившиеся в коллективной памяти народа степные саги и афоризмы. Иными словами, в тюркской (казахской) культуре номадов Великой Степи определяется сильнейший антропологический, аристократический (духовно-этический) уклон.

Однако в силу трагических перипетий истории XVIII-ХХ вв. уникальное Духовное Наследие и Аристократический Этикет казахов подверглись сначала внутренней эрозии и девальвации (народ был сам завоеван, разоружен и деморализован со второй половине XIX в.). Потом нравственный кодекс предков и вовсе оказался под запретом коммунистической идеологии (1918-1991 гг.). Духовные принципы казахов-кочевников были подвергнуты остракизму и стерты из коллективной культурной памяти, на самом же деле - они были просто вытеснены в маргинальные области культурного бытия, в среду малочисленных и неавторитетных в те времена носителей этнического самосознания, тайных хранителей Знания Предков.

Парадоксально, что в Казахстане, когда-то в своей истории имевшем эффективную систему духовной "селекции" человека, сегодня накопились серьезные противоречия и проблемы в сфере культуры и ментальности: в вопросах формирования общенациональной идентичности, преодоления крайностей вестернизации и исламизации (псевдорелигиозности), проблеме молодежного суицида и т.п.

После 1991 года по причине тяжелого наследия прошлого, массового исторического беспамятства нескольких поколений, некомпетентности и коррумпированности государственных чиновников и др. факторов внутри страны и за ее пределами стали тиражироваться профанированные представления о казахской культуре, граничащие с карикатурой. До сих пор глобальной публике со стороны РК наукообразно преподносятся "удобные", сознательно или бессознательно искаженные модели и эталоны кочевой традиции.

К примеру, в плане культурной идентичности страны искусственно выпячиваются паттерны Язычества (Шаманизма), прямо или косвенно поощряется культ Чингис-хана, тогда как, наоборот, замалчивается реальное и глубокое влияние на национальное кредо казахов великолепного Суфизма - кладези духовной мудрости Востока, имеющего мировое значение. Сами казахи и жители Казахстана в большинстве своем находятся в наивном заблуждении, в плену стереотипов относительно Этнической Традиции, т.к. не осведомлены об ее первоначальном духовном смысле, путают истинный культурный прототип с поздними профанированными и деформированными образцами.

Таким образом, повсюду распространилось упрощенное и слишком "овеществленное" понимание кочевой культуры казахов с ее главным стереотипным образом примитивного Кентавра, получеловека-полуконя на фоне унылого набора предметов этнографии и археологии кочевников (юрта, домбра, бешбармак, баурсак, беркут, дастархан Наурыза, остатки городищ, могильники и т.д.). Отсюда уже не так далеко до ультра-дикого "кочевника" Кхала Дрого из "Игры престолов", не правда ли? А еще наше этническое прошлое многие стали ассоциировать с идейно размытой, какой-то бестолковой, "карнавальной" культурой шутов с безраздельным господством вокала и музыки.

Корни забвения Духовной Традиции казахов лежат, как отмечалось, глубоко. Советские идеологи, пропагандируя свой "Кодекс строителя коммунизма", сознательно игнорировали именно нематериальное (идейное, духовно-этическое) измерение всякой национальной культуры. Во всех подвластных республиках поощрялся однобокий интерес к музыке, песням и танцам, этнографии и археологическим памятникам. Вопросы изучения духовного мироощущения, аристократического начала, психологической антропологии, этоса национальной культуры оставались в тени. Даже по отношению к русской культуре оказались табуированными целые комплексы, связанные с христианской духовностью, наследием гениальных философов и др.

Совершенно ясно, что без реконструкции духовного основания или фундамента Казахской Традиции невозможно преодолеть затянувшийся в стране кризис самосознания и идентичности, равно как и содействовать общечеловеческому благу в контексте глобализации. Иными словами, в казахской культурологии назрел серьезный поворот в сторону Сакрального Ядра и Психологической Антропологии. И одной из главных опор и в то же время яркой "изюминкой" самобытной казахской культуры определяется Нравственный Кодекс казахского мужчины-воина.

2. Кодекс чести казаха: генезис, типология, уникальность.

Кодекс чести воина был известен многим культурам, как характерный признак аристократических сословий в средневековых странах Азии и Европы. Можно вспомнить кодекс чести средневековых европейских рыцарей, "бусидо" японских самураев, бедуинский кодекс "мурувва" или "футувва". Последний после критической переработки в духе Корана был принят в систему исламской этики.

Забегая вперед скажем, что кодекс казахов уникален и беспрецедентен ввиду следующих обстоятельств: 1) сохранился как кредо нации вплоть до ХХ-ХХI вв. 2) был универсальным для всего общества, всех мужчин и даже отчасти женщин; а не только был узкосословным явлением 3) в результате трагической истории последних веков трансформировался в кодекс ненасилия духовного воина/святого (н-р, такое дополнение, пункт Кодекса "Таспен атканды аспен ат" ("Он в тебя кидает камни, а ты его "забрасывай" хлебом/угощениями").

Устав или кодекс поведения мог быть, конечно, зафиксирован письменно, но у воинского класса, тем более кочующих номадов, эти правила бытовали в изустной форме - в виде лаконичных афоризмов и четких тезисов, которые нужно было не просто знать, но и буквально вжиться в них и передавать своим наследникам даже на бессознательном уровне. У тюрков и древних арабов, этих "трубадуров" и "донкихотов" пустынь и степей, прирожденных поэтов с феноменальной памятью, кодекс чести отчасти отражался в поэтической импровизации воинов, в содержании фольклора, уникальном тюркском героическом эпосе.

В то же время, существуют различия между рыцарским кодексом (европейских орденов) и, допустим, кодексом японского самурая. В основе таких различий обычно лежат особенности религиозных воззрений. Как известно, на кодекс самурая сильное влияние оказал дзэн-буддизм (наряду с синто). Именно развитые религиозные системы с эзотерическими и др. традициями закрепляют нравственные кодексы с помощью механизма сакрализации. В буддизме и других восточных религиях самоубийство не является табуированным, отсюда - ритуальное "харакири" и пр.

Тогда как на нормах поведения средневековых рыцарей Европы или тех же казахов можно видеть отпечаток христианства и ислама. Так, последний из полководцев Великой Степи Осман Ислам-улы (род.1899) был в конце концов схвачен и с позором казнен китайцами в 1951 году. О грозном Османе-гази шумели тогда мировые СМИ; к нему в горы, на Алтай взобрался американский журналист, чтобы взять интервью…Описан рост и внешний вид: рост 185 м, мощного богатырского телосложения, особенно поразили корреспондента большие руки и ноги казахского "могикана". Крупный нос, черная борода, суровый взгляд позволили журналисту определить Османа-гази как типичного героя Азии. Ловкий наездник, он усовершенствовал свое средневековое казахское седло, встроив в него пулемет...

Герой, штурмовавший небо, объявивший газават двум тоталитарным державам - СССР и Китаю, на долгое время создав им "головную боль", великий Оспан-батыр мог бы, конечно, (казалось бы) враз покончить с собой перед пленением, но этого не произошло…. Совершить "геройский" суицид, этакое молниеносное казахское "харакири" не позволило смельчаку вовсе не трусость, а лишь крепко сидевшее с его этническом подсознании сильнейшее табу мировой религии. Философия и этика религий Откровения всегда глубже, чем в язычестве: убить себя - порой легче, чем терпеть долгие муки. Сознательно и мужественно принять боль и страдания от Бога, взойти на свою Голгофу считается в мировых монотеистических религиях более высокой ступенью нравственности и героизма.

Кстати, если бы в нашем генетическом коде не присутствовал ислам, то казахи в 1931-1933 гг. миллионами вспарывали бы себе животы, чтобы быстро уйти на тот свет, нежели медленно умирать мучительной, жуткой смертью от голода и эпидемий. А запаса героизма и бесстрашия у народа тогда еще хватало… Имело место свыше 300 отчаянных стихийных выступлений казахских мужчин против Советской власти в разных частях страны. Но в самый пик Голодомора, в этот черный час национальной истории безоружный казахский народ был словно загнанный зверь….А что сделает безоружный, изможденный и больной человек против армии вооруженных пистолетами, револьверами красногвардейцев, НКВД-шников и всяких озверевших сталинских орков?!

Итак, вернемся к Кодексу чести. Безусловно, первоначальные истоки казахского кодекса нужно видеть в раннем номадизме с его культом родовой чести и строгим воинским уставом. Можно говорить о некоем стихийном природном "рыцарстве", присущем многим мужественным племенам древности (викинги, древние тюрки и монголы). Однако впоследствии древнетюркский кодекс воина был переработан и закреплен в лоне исламского закона, в особенности под сильным влиянием суфийского кодекса "футувва" или "джаванмарди", учившего молодого человека рыцарскому поведению, философии самопожертвования и "адабам" (правилам приличия).

Было бы непростительным лукавством, если бы мы скрыли серьезное влияние на казахский кодекс исламо-суфийского фактора. Ведь даже слово "Мәртлік" (позднее грубое произношение "мәрттік") является в своем корне персидским ("мард" - идеальный муж). Тюрки-кочевники, безусловно, взяли многое от персидской рыцарской традиции "джаванмарди". Вообще, "мартом" или "жомартом" казахи называли очень щедрого человека. Об идеале "жауанмард" писал даже Абай, стремясь его переосмыслить для казахов в духе нового времени.

В то же время, повторяем, у тюркских номадов Евразии издревле был свой неписаный кодекс воинов, и был канонизирован идеал "Ер" (букв. с тюрк. "муж-герой"). До сих пор в казахском языке семантически отличаются слова одного корня "ер" и "еркек": первое обозначает больше "героя" и "настоящего мужчину", а второе - означает "самец", всякое лицо мужского пола, в том числе и самец в среде животных. В редчайших случаях "титул" или эпитет "герой" (ер) присваивался женщине: в эпосе "Кобланды батыр" читаем восторженный отзыв о матери Карлыги, за то, что она "хоть и женщина, но достойна зваться "ер".

То есть синонимом "Мәртлік" выступает иногда слово "Ерлік" (букв. "героический поступок; любое благородное деяние, достойное подражания). Также у казахов нравственный кодекс назывался иначе "Кісілік" (от древнетюрк. "киси"/"человек", в данном случае поразумевается идеал высшего человека).

Любопытны общие принципы и закономерности эволюции языческих воинских уставов под влиянием исламской цивилизации и этики. Рассматривая казахский кодекс чести "Мәртлік", мы видим, что в плане типологии он изначально имел больше сходства с арабо-бедуинским кодексом "мурувва", чем с японским или европейским аналогами.

Как и у древних тюрков, у арабов до Ислама, особенно бедуинов, общество состояло из свободных воинов, соединенных в кровнородственные племена и роды (тайпы), и социум был организован по родо-племенному принципу. По аналогии с евразийскими тюрками-номадами, нравственный кодекс кочевых арабов "мурувва" или "футувва" (с араб. "мужская доблесть", "благородство") был универсален для всего общества, обязателен для всех взрослых мужчин, а не только для отдельного сословия/касты или верхушки.

Как уже отмечалось, даже женщина у кочевых народов - в случае отсутствия мужчины или каких-то экстремальных условий самовыживания народа - должна была принять правила кодекса воина, она владела оружием и была воспитана соответствующем образом (вопреки стереотипам, арабские женщины даже в раннем Исламе были социально активны, все были опытными наездницами и стрелками, а Айша после смерти Пророка, в годы смуты, сев на свою боевую верблюдицу, даже возглавила войско в сражении против группировки халифа Али).

Главные принципы и правила идеального поведения воина у средневековых кочевых тюрков и арабов-бедуинов совпадали, это обычно культивирование: 1) честности, верности, преданности, 2) щедрости, гостеприимства, великодушия 3) отваги, смелости, терпения. Задолго до Ислама древние тюрки и арабы весьма щепетильно относились к понятию "чести".

У бедуинов все вертелось вокруг "ирд" (честь); в поздней казахской мусульманской традиции все от мала до велика должны всегда блюсти "ар" - в значении "совесть", "честь", хотя это казахское слово все же арабского происхождения (см. 15-томный Словарь казахского литературного языка /Қазақ әдеби тілінің сөздігі, том 1, Алматы, 2015, С. 572). Также указанные ценности дополнялись "асабийа" - верностью родовым узам, племенным "патриотизмом", готовностью к самопожертвованию ради имени общего предка и родичей и пр.

Когда пришел Ислам, древнеарабская языческая "футувва" никуда не делась: кредо воинов-язычников были интегрированы в новую систему этики, мусульманского закона и "адаба" (правила приличия), но через творческое переосмысление, одухотворение и гуманизацию многих его положений. Например, надо было ослабить "асабийа" и вредный трайбализм, также чрезмерную гордость; облагородить и одухотворить воинственность, воспитать уважение к законности и государству и т.д. Ислам дал древним воинственным народом (как самим арабам, так и тюркам) более углубленную философию и психологию, в частности эзотерическую идею о "внутреннем джихаде" как условии победы на внешнем плане и др.

Специалисты все же видят весьма сильное влияние на идеалы раннего Ислама древнеарабского "мурувва", например, в таких акцентах исламского учения, как восхваление щедрости, постоянного порицания пророком Мухаммедом такой черты характера, как лживость и пр. Также в мусульманизированном арабском культурном мире по-прежнему высоко ценились поэзия и красноречие. Культ слова и поэзии возник среди "детей пустыни" - языческих бедуинов, хорошо известна богатая лироэпическая поэзия эпохи "джахилийи" (поэты Имруулькайс и др.). Ислам не запретил ее, но определил для поэзии и искусства этически дозволенные рамки - в духе принятого народом нового священного текста...

(продолжение следует)

© Назира Нуртазина, 2019